В стране у Карибского моря - [70]

Под вечер нам преградил дорогу крутой отрог известняковых гор. Он носит местное название Пунта-Пьедра-Бланка (Белый каменный мыс), а на морских картах обозначен как Биг-Рок, Большая скала, в противоположность Литл-Року, Маленькой скале, незначительному каменному мысочку, который мы миновали накануне. Эти два известняковых гребня — единственные возвышения на всем более чем трехсоткилометровом побережье гондурасской Москитии. Такая же плоская прибрежная низменность тянется еще на сотню километров к югу по территории Никарагуа до Пуэрто-Кабесас. Мы надеялись, что нам удастся обойти мыс во время отлива по плоскому подножию скалы, выработанному прибоем. Однако его поверхность из-за наросших водорослей была настолько скользкая, что лошади падали, и нам пришлось преодолевать преграду обходным путем. Без особых задержек мы пересекли устья нескольких речек. Одни из них несли прохладную прозрачную воду, что неопровержимо свидетельствовало об их горном происхождении, в других вода была тепловатой и исчерна-мутной — они брали начало на низменности.

Долгий солнечный день сменился тихой и теплой ночью. Ветерок приятно продувал домишко легкой постройки, где мы нашли приют. Крепко спалось под баюкающий монотонный шелест морского прибоя, и лишь утром я заметил, как искусали меня за ночь москиты. За дюной начинались лагуны и заболоченные леса, сущее эльдорадо для этих зловредных насекомых, а я поленился натянуть над постелью противомоскитную сетку. После полученного урока я больше не позволял себе подобной расхлябанности.

Сведения Фрэнка Джонса о расстояниях оказались надежными. В полдень третьего дня, в точном соответствии с его расчетом, мы стояли перед широкой лагуной, в которой сходились устья трех рек — Кальдеры, Клауры и Токомачо. По пути сюда нам пришлось пересечь целый ряд других рек. Вчера вечером для переправы через западный рукав Рио-Сангрелая нам пришлось воспользоваться лодкой: река была слишком глубокой, и плывущая лошадь не могла везти седока. У этой реки было два устьевых рукава, и на острове между ними располагалась Ириона, административный центр Москитии. В банановую эпоху этот поселок процветал, а теперь опять погрузился в летаргический сон. Тем не менее от той поры сохранилась часть добротных деревянных домов на сваях, хотя никаких мер для этого не принималось. В них размещались административные органы, школа, где нам разрешалось ночевать, жилые дома для учителей и несколько лавок. Наряду с морено здесь жили ладино — переселенцы или высланные. А в остальном на всем побережье безраздельно преобладали негры. Мы проехали через многие их деревни, расположенные одна от другой то на большем, то на меньшем расстоянии. Еда, которую мы у них получали, была очень вкусной: уха с поджаристыми лепешками из касавы и приправленные пряностями рыбные блюда.

Вид лагунного устья, которое теперь лежало перед нами, не внушал доверия, и лошади отказывались идти в воду. Но тут несколько мальчиков негритят, ловивших поблизости рыбу, подбежали с веселым смехом, взяли лошадей под уздцы и, поднимая брызги, поплыли вперед. Чтобы не утопить лошадей, мы соскочили прямо в воду, и перед миссионерами в Токомачо я предстал совершенно мокрым. Не прошло и нескольких минут, как я был переодет во все сухое. Затем меня пригласили на маленький полдник, и мне подумалось, что я вижу сон. Хозяйка подала на стол сладкую белую булку и фруктовый салат, шоколадный торт и чай со льдом. У миссионеров был холодильник, который за отсутствием электричества приводился в действие керосином. Однако я напрасно искал в доме ванную комнату.

— Купаться здесь опасно для здоровья, — разъяснили они мне. — Слишком легко простудиться.

Между тем у меня по спине ручьями струился пот. Незадолго перед этим мой термометр показывал тридцать градусов Цельсия. Я уже косился в сторону лагуны: нырнуть бы теперь головой вниз по своей привычке… Но тут в комнату вошел черный курчавый слуга с полным тазом воды.

В тех краях, у одной из устьевых лагун с черной водой, я нашел и дона Пабло, моего соотечественника, о котором мне рассказывали. Это был выходец из Ганновера, в немолодых уже летах. Когда моя лодка причалила к лестнице его дома, построенного на сваях на болотистом берегу, он не мог поверить, что в гостях у него немец. Он уже несколько десятилетий жил в Центральной Америке и давно потерял всякий контакт с родиной. Он испробовал все виды деятельности, за которые только можно взяться на чужбине: торговлю, сельское хозяйство, промывку золота, лесной промысел, должность надсмотрщика. Он был агентом различных фирм, занимался спекуляциями — словом, вполне годился бы третьим братом к Джонсам. Он бывал богат, разорялся, снова богател, как это всегда происходит с искателями счастья. Потом его красивый дом со всем имуществом сгорел, и опять надо было начинать сначала.

Теперь он содержал небольшую лавочку, обслуживая рассеянных по реке жителей, и скупал у них все, что годилось для экспорта: копру и масличные орехи, черепаховые панцири и шкуры аллигаторов, серые коровьи шкуры — других богатств здесь не было.