В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры - [128]
И я помню, что это было чрезвычайно, конечно, мощное эмоциональное потрясение… Ощущение… ну, что… что вот они здесь. И я здесь. И вот мы встретились <…> Мне даже не очень важно было, ну, как сам памятник выглядит, мне гораздо важнее было… были ну, во‐первых, некоторые слова [имеется в виду текст Ольги Берггольц. – И. К.], которые мне показались очень важными, я вообще, наверное, человек к словам вот очень склонный, и вот эти… само вот это кладбище… сами эти могилы, под которыми, я знала, что – целый город. Целый город, Шостакович, вот это вот все… (ЛБ).
МК (во второй половине 80-х она жила со своей семьей в Ленинградской области и училась в начальных классах) вспоминает о «фантазии», которая даже каким‐то образом задействовалась в общих детских играх, – люди, погибшие в городе и его окрестностях во время войны, казались постоянно присутствующими:
То есть они остаются, они живут где‐то там вот… Где‐то в городе, где‐то в метро… То есть было абсолютное ощущение, что они вот не уходят, они присутствуют, они как будто вот всё это видят, наблюдают.
Об этом же ощущении МК говорит в связи с Пискаревским кладбищем:
У меня абсолютно было и вот тогда вот ощущение… не знаю… мне кажется, и сейчас ощущение, что… как будто… вот в таком понимании смерти – ее просто нет. <…> Там <на Пискаревском кладбище> вот было абсолютно ощущение вот… что это… что это прах, но абсолютно ощущение, что… что все живые… Ну вот какое‐то такое… Может быть, потому мы как‐то… и боялись каких‐то этих образов, каких‐то этих призраков…
Другая моя собеседница, москвичка НБ, впервые побывавшая на Пискаревском кладбище, будучи студенткой, а затем приезжавшая туда почти каждый год, позднее – вместе с учениками и собственными детьми, рассказывает, как мне кажется, о близком переживании, хотя воспринимает и описывает его совершенно иначе:
НБ: Меня не покидает, вот, это ощущение, когда прикасаешься к… очень… к открытой такой душе… Такое вот соприкосновение с чем‐то, что больше, чем ты… Ну, не знаю, насколько я Вам передаю, то, что…
Интервьюер: Это… прикосновение к памяти о других людях? Или знание о том, что они здесь лежат? С чем это ощущение может быть связано?
НБ: Ну, больше… Вот по ощущениям… как в жизни… что ты их помнишь, что ты свидетель какой‐то такой. Ты их помнишь, пока ты помнишь – они есть.
Сюжет соприсутствия мертвых и визуализации невидимого играет существенную роль в еще одном повествовании – немаловажно, что при этом мой собеседник опирается на аналогии с религиозными практиками и сравнивает проход по центральной аллее Пискаревского мемориала с путем к алтарю:
МФ: Сейчас даже, преломляя это все в своей памяти… даже можно сказать, что это как будто шли к алтарю… И вот постоянно звучащий метроном, который постоянно отсчитывал какие‐то секунды, секунды бытия… Какое‐то было ощущение… каких‐то… я бы даже сказал, что все мои впечатления звучат именно сегодня, потому что я как бы переосмысливаю то свое впечатление… и что это все сегодня мне бы казалось, что это какие‐то круги ада. И я вспомнил… ну, у нас много повторяют какие‐то всевозможные хроники о блокаде… и у меня это все проигрывалось в какую‐то хронику, то есть как будто бы я <…> как бы попадаю туда. То есть я видел их всех – значит, я видел людей, которые на санках везут трупы, людей, которые… люди падают возле проруби, где они набирают воду…<…> И я с ужасом… Вернее, я представлял себе это время и в ужасе был о том, что выпало этим людям <…> Я <раньше> смотрел хронику, но это все было как бы не то. А тут я именно это все увидел сам. И ощутил время <…> То есть было ощущение, что я вот подхожу, допустим, к этому месту, где, вот, допустим, очередное, ну, захоронение, – то есть как бы этот человек <из хроники> был там.
Интервьюер: То есть казалось, что все люди, которые там похоронены, они присутствуют, да? Живые?
МФ: Да. Да, именно это. <…> То есть я этих людей видел – вот. Вот они. <…> То есть я откуда‐то, не знаю, с неба смотрю – но я это все вижу.
Интервьюер: А сам этот мемориал… Я сейчас покажу фотографии… Вот эта Мать-Родина – она произвела какое‐то впечатление?
МФ: Нет, нет. <…> Я вот говорю, что больше всего поразило – вот эти вот два ряда <захоронений> и дорога, ведущая, как бы я сейчас сказал, к алтарю. Это если… это вот совсем пример к этому не относится, но это примерно то же самое, как вот в свое время я видел в Фатиме дорогу, по которой на коленях ползут паломники, а впереди, соответственно, церковь, на месте которой явилась Богоматерь. <…>
Интервьюер: А <на Пискаревском кладбище> это был путь куда? Что было тогда алтарем, если не Мать-Родина, которая не производила впечатления?
МФ: Да я бы сказал, как бы… <долгая пауза> Да какое‐то место встречи.
Интервьюер: С теми, кто умер?
МФ: Не знаю. Вот такое ощущение, что ты идешь… ну, может, даже – к кому‐то за чем‐то.
Несмотря на то что все сакральные образы здесь осознанно заимствованы из существенно более позднего опыта, этот способ повествования мне кажется значимым. Твердо уклоняясь от очевидной параллели между явлением Богоматери и монументом Матери-Родины, описывая совсем другое видéние – ожившие хроникальные кадры – и оставляя необъясненной метафору «места встречи», МФ, по сути, сообщает, что это
Тема сборника лишь отчасти пересекается с традиционными объектами документоведения и архивоведения. Вводя неологизм «документность», по аналогии с термином Романа Якобсона «литературность», авторы — известные социологи, антропологи, историки, политологи, культурологи, философы, филологи — задаются вопросами о месте документа в современной культуре, о социальных конвенциях, стоящих за понятием «документ», и смыслах, вкладываемых в это понятие. Способы постановки подобных вопросов соединяют теоретическую рефлексию и анализ актуальных, в первую очередь российских, практик.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Б. Поплавскому, В. Варшавскому, Ю. Фельзену удалось войти в историю эмигрантской литературы 1920–1930-х годов в парадоксальном качестве незамеченных, выпавших из истории писателей. Более чем успешный В. Набоков формально принадлежит тому же «незамеченному поколению». Показывая, как складывался противоречивый образ поколения, на какие стратегии, ценности, социальные механизмы он опирался, автор исследует логику особой коллективной идентичности — негативной и универсальной. Это логика предельных значений («вечность», «смерть», «одиночество») и размытых программ («новизна», «письмо о самом важном», «братство»), декларативной алитературности и желания воссоздать литературу «из ничего».
Эта книга о том, что делает нас русскими, а американцев – американцами. Чем мы отличаемся друг от друга в восприятии мира и себя? Как думаем и как реагируем на происходящее? И что сделало нас такими, какие мы есть? Известный журналист-международник Михаил Таратута провел в США 12 лет. Его программа «Америка с Михаилом Таратутой» во многом открывала нам эту страну. В книге автор показывает, как несходство исторических путей и культурных кодов русских и американцев определяет различия в быту, карьере, подходах к бизнесу и политике.
Исторический очерк философских воззрений и законодательств о самоубийстве.
Ни для кого не секрет, что современные СМИ оказывают значительное влияние на политическую, экономическую, социальную и культурную жизнь общества. Но можем ли мы безоговорочно им доверять в эпоху постправды и фейковых новостей?Сергей Ильченко — доцент кафедры телерадиожурналистики СПбГУ, автор и ведущий многочисленных теле- и радиопрограмм — настойчиво и последовательно борется с фейковой журналистикой. Автор ярко, конкретно и подробно описывает работу российских и зарубежных СМИ, раскрывает приемы, при помощи которых нас вводят в заблуждение и навязывают «правильный» взгляд на современные события и на исторические факты.Помимо того что вы познакомитесь с основными приемами манипуляции, пропаганды и рекламы, научитесь отличать праву от вымысла, вы узнаете, как вводят в заблуждение читателей, телезрителей и даже радиослушателей.
Книга известного политолога и публициста Владимира Малинковича посвящена сложным проблемам развития культуры в Европе Нового времени. Речь идет, в первую очередь, о тех противоречивых тенденциях в истории европейских народов, которые вызваны сложностью поисков необходимого равновесия между процессами духовной и материальной жизни человека и общества. Главы книги посвящены проблемам гуманизма Ренессанса, культурному хаосу эпохи барокко, противоречиям того пути, который был предложен просветителями, творчеству Гоголя, европейскому декадансу, пессиместическим настроениям Антона Чехова, наконец, майскому, 1968 года, бунту французской молодежи против общества потребления.
Произведения античных писателей, открывающие начальные страницы отечественной истории, впервые рассмотрены в сочетании с памятниками изобразительного искусства VI-IV вв. до нашей эры. Собранные воедино, систематизированные и исследованные автором свидетельства великих греческих историков (Геродот), драматургов (Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан), ораторов (Исократ,Демосфен, Эсхин) и других великих представителей Древней Греции дают возможность воссоздать историю и культуру, этногеографию и фольклор, нравы и обычаи народов, населявших Восточную Европу, которую эллины называли Скифией.
Сборник статей социолога культуры, литературного критика и переводчика Б. В. Дубина (1946–2014) содержит наиболее яркие его работы. Автор рассматривает такие актуальные темы, как соотношение классики, массовой словесности и авангарда, литература как социальный институт (книгоиздание, библиотеки, премии, цензура и т. д.), «формульная» литература (исторический роман, боевик, фантастика, любовный роман), биография как литературная конструкция, идеология литературы, различные коммуникационные системы (телевидение, театр, музей, слухи, спорт) и т. д.
Франция привыкла считать себя интеллектуальным центром мира, местом, где культивируются универсальные ценности разума. Сегодня это представление переживает кризис, и в разных странах появляется все больше публикаций, где исследуются границы, истоки и перспективы французской интеллектуальной культуры, ее место в многообразной мировой культуре мысли и словесного творчества. Настоящая книга составлена из работ такого рода, освещающих статус французского языка в культуре, международную судьбу так называемой «новой французской теории», связь интеллектуальной жизни с политикой, фигуру «интеллектуала» как проводника ценностей разума в повседневном общественном быту.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.