В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры - [125]
Организованная мелкая преступность, вот что это было. То есть было понятно, что эти люди стоят на стреме <…> что кто‐то это все организует… Ну, вот достаточно было нашего присутствия, чтобы они просто линяли. Как только они нас видели… Мы даже не суетились, там, не стояли <…> Не то что как эти, «гражданские», <которые> там тусовались [имеются в виду сотрудники КГБ в гражданской одежде. – И. К.]. Ну, в общем, нас было видно по поведению, их <фарцовщиков> было видно по поведению. Вот.
Повествования обоих моих собеседников выстраиваются в сниженной и высокой модальностях одновременно; АЗ и ВП рассказывают о таких «рабочих» поездках на Пискаревское кладбище как о своего рода приключении, авантюре:
Три рубля в день платили, вы что. Это был потрясающий заработок. Для студента‐то. А три рубля в те годы были большие деньги… (АЗ);
Интервьюер: А как вот Вы относились к этим поездкам?
ВП: С энтузиазмом. <Это как> охота, да? Там… интересно, там. Как у нас один… а он был командир нашего отряда, я был зам<еститель>, да… он говорил, <что> его однажды <…> на Финляндском вокзале, да – они там между этих… между путей ходили, между стоящих электричек, – его однажды из электрички по голове бутылкой стукнули. С тех пор у него повысился энтузиазм. Ну, вот и я так же – что опасно, то интересно, —
и вместе с тем как о сильном, глубоком и персонально значимом опыте:
Я, может быть, сентиментален слишком, но я относился всегда к этому серьезно <…> Это сильное впечатление, когда эти городские могилы чудовищные и когда рассказывают… вы уже рассказываете, сколько тысяч человек в каждой могиле, то, в общем, эстетика уже на втором месте… <…> Моя прабабушка там, в одной из могил… И мой <…> двоюродный дядя… <…> Но я сразу же Вам написал, что это, в общем, и семейная история (АЗ);
Это оказывает, конечно, такое… ну, как сказать, оказывает такое влияние… Ну, такое впечатление, как, скажем, «Реквием» Моцарта послушал… Не сразу, но с нескольких заходов, когда видишь, что в каждой могиле по двадцать тысяч человек похоронено <…> Я родился не в Питере, я родился в Архангельске. Приехал <…> в 14 лет. И для начала мне было это все так, чуждо, но постепенно я как‐то в эту культуру проникал и, в общем, да… (ВП).
Оба респондента сходятся в ощущении, что особая значимость этого места в целом признавалась посетителями мемориала. АЗ подчеркивает, что руководителям советских туристических групп никогда «не приходило в голову» отказаться от поездок на Пискаревское кладбище (хотя неофициальные отказы в принципе практиковались: например, от посещения «Шалаша Ленина» – музейного комплекса в Разливе):
Как‐то это всегда было почтительно, уж точно. <…> Вот мое впечатление, что это все было очень благоговейно, знаете. <…> В этом было что‐то святое. Вот общее такое воспоминание.
На сакральный статус мемориала указывают и те метафоры, которые использует в своем рассказе ВП:
Опять же, <было> ощущение, что мы что‐то такое делаем… – охраняем священные места от этого вот… от этих вот… Ну, просто… мы смотрели на это так: что вот, тут туристы ходят, а эти вот такие, нехорошие… <…> Как бабки в церкви, которые говорят, что надо, там… нельзя в шортах или надень платок. Вот, я бы сказал, такого сорта наша активность была. <…> Ну, с другой стороны, представьте: Флоренция, да? Вот, там, Санта-Мария, да? И там вокруг у входа будут тусоваться всякие эти… не то что, там, обычные такие нищие, побираться, это, типа, святое, – а вот эти вот, которые бегают, там, суетятся, выпрашивают… Это вот как‐то… Как‐то это нехорошо… Я бы лучше их отогнал… Вот такой взгляд был на вещи примерно.
АЗ и ВП упоминают о том, что впервые попали на Пискаревское кладбище, еще учась в школе, – для школьников «в обязательном порядке» устраивались организованные поездки. Именно такие поездки оказываются в центре повествований других информантов, которые жили в Ленинграде или под Ленинградом в позднесоветские годы. В этих нарративах Пискаревское кладбище включено в большую «сеть» коммеморативных пространств, посвященных блокаде:
Это гипотеза; может быть, Вам удастся что‐то про это понять: те, кто жили на востоке города, могли скорее ездить к этому «Цветку жизни» <мемориальный комплекс, посвященный «детям блокады»> – это ближе, это проще. Те, кто жил на юге, ходили вот в этот… на площадь Победы <Монумент героическим защитникам Ленинграда>. Те, кто на севере, возможно, ходили туда <на Пискаревское кладбище>… Еще какие‐то были народные музеи, музей обороны Ленинграда… Вот… В общем, сеть каких‐то… сеть мемориальных мест. Она, понятно, что могла время от времени перекрещиваться, и по праздникам бόльшая часть людей стекалась на Пискаревское кладбище или на площадь Победы… Но, в общем, они использовались преимущественно по принципу «что ближе к дому». Что вообще тогда было принято в большей степени, чем сейчас, как мне видится… (СМ);
Мы жили в пригороде… Всеволожский район. <..> В течение года мы посещали все, ну, местные достопримечательности, связанные с блокадой… Потому что я помню все эти стоящие посреди леса памятники… А когда мы ездили туда <на Пискаревское кладбище>, это приравнивали к майским праздникам, потому что очень холодно и… там очень холодно и старались детей вывозить уже в теплое время года. <..> Как правило, на месте была большая программа. <…> То есть сначала мы останавливались несколько раз по дороге туда. <…> Я хорошо помню поездку одну, потому что мы в этот момент помимо самого кладбища <…> остановились на «Дороге жизни»… (МК).
Тема сборника лишь отчасти пересекается с традиционными объектами документоведения и архивоведения. Вводя неологизм «документность», по аналогии с термином Романа Якобсона «литературность», авторы — известные социологи, антропологи, историки, политологи, культурологи, философы, филологи — задаются вопросами о месте документа в современной культуре, о социальных конвенциях, стоящих за понятием «документ», и смыслах, вкладываемых в это понятие. Способы постановки подобных вопросов соединяют теоретическую рефлексию и анализ актуальных, в первую очередь российских, практик.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Б. Поплавскому, В. Варшавскому, Ю. Фельзену удалось войти в историю эмигрантской литературы 1920–1930-х годов в парадоксальном качестве незамеченных, выпавших из истории писателей. Более чем успешный В. Набоков формально принадлежит тому же «незамеченному поколению». Показывая, как складывался противоречивый образ поколения, на какие стратегии, ценности, социальные механизмы он опирался, автор исследует логику особой коллективной идентичности — негативной и универсальной. Это логика предельных значений («вечность», «смерть», «одиночество») и размытых программ («новизна», «письмо о самом важном», «братство»), декларативной алитературности и желания воссоздать литературу «из ничего».
«Я не буду утверждать, что роман является как никогда актуальным, но, черт побери, он гораздо более актуальный, чем нам могло бы хотеться». Дориан Лински, журналист, писатель Из этой книги вы узнаете, как был создан самый знаменитый и во многом пророческий роман Джорджа Оруэлла «1984». Автор тщательно анализирует не только историю рождения этой знаковой антиутопии, рассказывая нам о самом Оруэлле, его жизни и контексте времени, когда был написан роман. Но и также объясняет, что было после выхода книги, как менялось к ней отношение и как она в итоге заняла важное место в массовой культуре.
В представленной монографии рассматривается история национальной политики самодержавия в конце XIX столетия. Изучается система государственных учреждений империи, занимающихся управлением окраинами, методы и формы управления, система гражданских и военных властей, задействованных в управлении чеченским народом. Особенности национальной политики самодержавия исследуются на широком общеисторическом фоне с учетом факторов поствоенной идеологии, внешнеполитической коньюктуры и стремления коренного населения Кавказа к национальному самовыражению в условиях этнического многообразия империи и рыночной модернизации страны. Книга предназначена для широкого круга читателей.
Одну из самых ярких метафор формирования современного западного общества предложил классик социологии Норберт Элиас: он писал об «укрощении» дворянства королевским двором – институцией, сформировавшей сложную систему социальной кодификации, включая определенную манеру поведения. Благодаря дрессуре, которой подвергался европейский человек Нового времени, хорошие манеры впоследствии стали восприниматься как нечто естественное. Метафора Элиаса всплывает всякий раз, когда речь заходит о текстах, в которых фиксируются нормативные модели поведения, будь то учебники хороших манер или книги о домоводстве: все они представляют собой попытку укротить обыденную жизнь, унифицировать и систематизировать часто не связанные друг с другом практики.
Книга рассказывает о знаменитом французском художнике-импрессионисте Огюсте Ренуаре (1841–1919). Она написана современником живописца, близко знавшим его в течение двух десятилетий. Торговец картинами, коллекционер, тонкий ценитель искусства, Амбруаз Воллар (1865–1939) в своих мемуарах о Ренуаре использовал форму записи непосредственных впечатлений от встреч и разговоров с ним. Перед читателем предстает живой образ художника, с его взглядами на искусство, литературу, политику, поражающими своей глубиной, остроумием, а подчас и парадоксальностью. Книга богато иллюстрирована. Рассчитана на широкий круг читателей.
Валькирии… Загадочные существа скандинавской культуры. Мифы викингов о них пытаются возвысить трагедию войны – сделать боль и страдание героическими подвигами. Переплетение реалий земного и загробного мира, древние легенды, сила духа прекрасных воительниц и их личные истории не одно столетие заставляют ученых задуматься о том, кто же такие валькирии и существовали они на самом деле? Опираясь на новейшие исторические, археологические свидетельства и древние захватывающие тексты, автор пытается примирить легенды о чудовищных матерях и ужасающих девах-воительницах с повседневной жизнью этих женщин, показывая их в детские, юные, зрелые годы и на пороге смерти. Джоанна Катрин Фридриксдоттир училась в университетах Рейкьявика и Брайтона, прежде чем получить докторскую степень по средневековой литературе в Оксфордском университете в 2010 году.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Франция привыкла считать себя интеллектуальным центром мира, местом, где культивируются универсальные ценности разума. Сегодня это представление переживает кризис, и в разных странах появляется все больше публикаций, где исследуются границы, истоки и перспективы французской интеллектуальной культуры, ее место в многообразной мировой культуре мысли и словесного творчества. Настоящая книга составлена из работ такого рода, освещающих статус французского языка в культуре, международную судьбу так называемой «новой французской теории», связь интеллектуальной жизни с политикой, фигуру «интеллектуала» как проводника ценностей разума в повседневном общественном быту.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.