В синих цветах - [27]
Сергей взял снимок, вглядевшись, спросил:
— Сколько ему здесь?
— Двадцать четыре… — Оттолкнувшись от стола, Галина поехала в заползавший за стену угол, к маленькому холодильнику, открыв дверцу, обернулась. — Еще чего-нибудь хочешь?
— Да уж как прикажешь. — Выглядел в тени, у противоположной стены машинку с высокой кареткой, притулившуюся на груде старых папок, спросил: — «Эрика»?
— «Оптима».
— А печатаешь хорошо?
— Так если б плохо, давно бы с нашими из тридцать второй песенки в раю распевала, — отрешенно усмехнулась Галина, обнажив крупные зубы. — Заочный мой дипломчик еще дешевле инвалидности оказался. А на этой кормилице-лошадке, если работа есть, всегда в день рубликов семь-восемь выколотить можно.
— Закладку пробивает?
— Свободно.
Галина протянула руку, дернула свисавший с потолка шнур.
Поплыл вверх продолговатый матовый колокол стеклянного абажура. Высветил кремово-блеклые стены с чуть заметными сиреневыми разводами. Теперь почти без помех можно было рассмотреть черный резной комод, припавший на левый бок. Одна из нижних дверец комода полуоткрылась, обнажив скомканное белье.
Сергей невольно отвернулся, перевел взгляд на старинный книжный шкаф, небрежно забитый книгами.
Рядом со шкафом, в углу, выстроилась батарея полных бутылок нарзана. Тут же, прямо на полу, соседствовали горшки с посеревшими кактусами разной величины.
Из-за шаткой японской ширмы выглядывал угол продавленной, низкой тахты. А напротив, почти до самого потолка громоздилась странная, обросшая пылью гора. Чего в ней только не было… Картонные короба с нарисованными красно-черными рюмками; множество томов Большой советской энциклопедии первого выпуска; блоки папок, скоросшивателей, журналов по юриспруденции и стирального порошка; десятки коробок и коробочек из-под конфет, башмаков, посуды, электроутюгов; деревянные квадратные и круглые шкатулки для ниток и пуговиц; подставки для цветочных горшков из разноцветного пластика, пустые и полные флаконы шампуня; надорванные теннисные ракетки, два полураскрытых обтрепанных веера…
— Маменькино наследство, — пояснила Галина. — Разобрать — времени жалко. А выбросить почему-то рука не поднимается. Маменька моя, несмотря на юридическое образование, редкого разгильдяйства женщина была. В сорок третьем, когда бабушка наша померла, маменька, чтобы со мной кто-то сидел, приблудную старушку из подмосковной деревни, Евлампию Тимофеевну, приютила. А вскорости, чтобы ее задобрить, умудрилась еще и прописать постоянно. А чего ты кильки не берешь! Не любишь? Это балтийские. На сегодняшний день самые что ни на есть наилучшие…
— Сейчас попробуем… — Сергей подхватил на вилку сразу несколько рыбешек. — Так что с Евлампией Тимофеевной вышло?
— А все очень просто, — улыбнулась Галина, — к ней очень скоро племянница Агаша из деревни приползла…
— И матушка твоя ее тоже из жалости прописала, — подсказал Сергей.
— Совершенно верно! Но дальше еще интереснее пошло. Агаша на редкость плодовитой оказалась и довольно-таки за короткий промежуток произвела на свет четырех инфант. Словом, ту комнату, в которой двадцать два метра, только мы и видели. Агаша под нее расширенную жилплощадь получила, а к нам семейку хорошо пьющих мясников заселили. Чтобы не соврать, с сорок девятого по нынешний у нас тринадцать соседей переменилось. Счастливейшим трамплином для перелета в отдельные квартиры комната та оказалась. Маменька, правда, только четыре перемены вынесла…
Кофе Галина разливала по широким японским чашкам. Щедро сдабривала рижским бальзамом. Одним глотком осушив добрых полчашки, проговорила:
— Машу — самую нашу светлую помянем давай…
И опять через наволочь погребенных в маслянистой жиже забвения, провалившихся черных часов высветились уцелевшие запахи, предметы, звуки…
Мерцали никелированные бока поцарапанной губной гармошки на подсвеченных емких ладонях Галины.
Из рук Сергея упрямо выскальзывала запотевшая от холода банка с персиковым компотом, которую он тщетно пытался вскрыть «своим методом», используя трехкопеечную монету.
Папиросной, оброненной на пол бумагой, что укутывала бокалы из чешского стекла, шуршали по ногам сквозняки.
Над истонченной вязью карандашных рисунков Галины плыл терпкий запах корицы… Сергей попытался рассмотреть их поближе. Обильные ромашки полоскались на ветру, беспечно прорастая сквозь плоть яхты, насаженной на скалы.
Гигантская ворона с грустными человеческими глазами несла в клюве цирк шапито. Полог брезентового шатра распахнулся, приоткрыл каскадный танец клоунов…
Среди островерхих дюн, щедро утыканных верблюжьими скелетами, длинноволосый слепец протягивал своей высохшей подруге торт из ощетинившихся ежей и дикобразов…
Последним из воспоминаний всплыл ее рассказ, ее сон наяву.
…— В шестьдесят седьмом, в Кисловодске флигель, куда меня поместили, на отшибе стоял. Кругом сад дикий, заброшенный… Некоторым чинарам лет по двести, наверное… Кипарисы… Орехи могучие, раскидистые. Всюду плющ по веткам вьется. Проснулась я рано. На воздух сразу выкатилась… и стоп-кран. Туман вокруг. Все заволок, размыл. Ветка над головой только прорисуется, моргнуть не успеешь, а она уж исчезла, растаяла… И ни единого звука… Долго-долго… Ни единого…
Сценарий «Когда я стану великаном» касается нравственных проблем, волнующих наше молодое поколений. В нем рассказывается о победе добра и справедливости, чувстве долга и истинной дружбы, скромности и честности. Фильм по сценарию удостоен премии ЦК ВЛКСМ «Алая гвоздика».
Кузнецов Александр Всеволодович (род. в 1935 г.) закончил актерский факультет ГИТИСа и Высшие режиссерские курсы при Госкино СССР. Снялся более чем в тридцати фильмах, осуществил ряд инсценировок, работал на телевидении. Автор пьес «Острова снов», «Лети все горе прочь», «Зачем принцессе усы!», «Танец кочерыжек». В соавторстве с И. Туманян написал сценарий кинофильма «Когда я стану великаном» (приз Ленинского комсомола — Алая гвоздика). В 1983 году в издательстве «Молодая гвардия» вышла повесть А. Кузнецова «В синих цветах».
В повести сибирского писателя М. А. Никитина, написанной в 1931 г., рассказывается о том, как замечательное палеонтологическое открытие оказалось ненужным и невостребованным в обстановке «социалистического строительства». Но этим содержание повести не исчерпывается — в ней есть и мрачное «двойное дно». К книге приложены рецензии, раскрывающие идейную полемику вокруг повести, и другие материалы.
В книгу известного писателя Э. Сафонова вошли повести и рассказы, в которых автор как бы прослеживает жизнь целого поколения — детей войны. С первой автобиографической повести «В нашем доне фашист» в книге развертывается панорама непростых судеб «простых» людей — наших современников. Они действуют по совести, порою совершая ошибки, но в конечном счете убеждаясь в своей изначальной, дарованной им родной землей правоте, незыблемости высоких нравственных понятий, таких, как патриотизм, верность долгу, человеческой природе.
В сборник известного советского писателя Л. С. Ленча (Попова) вошли повести «Черные погоны», «Из рода Караевых», рассказы и очерки разных лет. Повести очень близки по замыслу, манере письма. В них рассказывается о гражданской войне, трудных судьбах людей, попавших в сложный водоворот событий. Рассказы писателя в основном представлены циклами «Последний патрон», «Фронтовые сказки», «Эхо войны».Книга рассчитана на массового читателя.
…Человеку по-настоящему интересен только человек. И автора куда больше романских соборов, готических колоколен и часовен привлекал многоугольник семейной жизни его гостеприимных французских хозяев.
