В синих цветах - [26]

Евгения Николаевна покаянно взмахнула руками, обернулась к Татьяне…

Та было бросилась к ней на помощь, но на полпути внезапно осеклась, дернула жилистой шеей, закусила губу, словно что-то вспомнив, отвернулась, глядя под ноги, отступила…

Последняя из тех, что выбиралась из теплушки, тонкогубая, с землистым лицом, политым оспинами, подошла к Маше, сказала тихо-тихо, точно самое заветное отдавала:

— Будьте вы прокляты… Вместе с уродами вашими…

Глубоко-глубоко в глаза Маше заглянула.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ДРОБЬ ОДИННАДЦАТЬ…

— Ты только посмотри, какие смешные прически носили тогда женщины! — Ленка протянула отцу «Огонек» сорокового года.

— Откуда он у тебя? — обомлел Вовка, листая журнал.

— Тетя Катя дала!.. Ты посмотри! А у этой!.. А шляпы! Шляпы-то какие!

Насмешливый взгляд Сергея заставил Катьку покраснеть, пуститься в поспешные объяснения.

— Там одна фотография есть. Здание очень на наш санаторий похоже. Я подумала, может быть, Верку это как-то…

— А девочки какие стрижки носили? — неожиданным вопросом прервала Ленка ее путаные пояснения.

— Ну… всякие. — Катька изо всех сил старалась перевести разговор в смешливое русло. — Тогда все больше косы в моде были. Косички разные. Косищи. У нас девочка лежала, Галя. Галиной ее все звали. Самая старшая в палате. Вот у кого косищи были! Громадные, тугие! Красно-рыжие! На солнце как огненные, с переливами… Точно из меди. Вот… только фамилию Галины я никак припомнить не могу, — снова внезапно сбилась, растерялась Катька. — Все фамилии помню. А вот ее и Марика… — сгорбившись, она покосилась на Сергея.

— Мечкин у Марика фамилия была, — подсказал Вовка.

— Правильно! Мечкин! — встрепенулась, радостно замахала руками Катька.

— А у Галины? Не помнишь, Сережа?..

— Нет, не помню, — соврал Сергей, выхватил «Огонек» из рук Вовки, спрятал лицо в хрустящие листы, скверно имитируя мальчишеский восторг, забормотал:

— Ух ты! Здесь же весь «Спартак» тогдашний!.. Леута! Степанов! Андрей Старостин!

Он еще что-то пытался лепетать, а перед глазами уже высветлилась четкая, как скальпель, ухмылка сорокапятилетней Галины. Галины Переведенцевой!.. Переве-ДЕН-цевой!.. Переведен-ЦЕ-е-е-вой! Изобличал, бил по вискам колокол.

Насмехались, дразнили тугие, крупные губы. Снисходительно глядели темно-зеленые беспощадные глаза. В резких световых перепадах колдовски вспыхивали изобильные красно-рыжие волосы. Начинали вдруг двигаться, плыть, зависали в воздухе, а затем, разом слившись в литые пряди, замирали, успокаивались на крутых сильных плечах…

Она сама его разыскала. По телефону. В редакции. Он долго и бестолково мыкался на такси по глухим переулкам… Наконец размытый номер на желтой обшарпанной стене. Двадцать пять дробь одиннадцать… Гнет тусклых ламп в серых пролетах. Застоявшийся запах на щербатой лестнице… Сергей неуверенно карабкался вверх, когда справа вдруг распахнулась дверь, и лавина света ослепила его.

Сначала он услышал резкий смех. Потом увидел огромное колесо кресла-каталки… Черно-зеленый плед, закрывавший ее ноги от пояса до пола…

— Господи, да мы никак все в Вертерах ходим! Это в сорок-то лет! Ну давай, давай сюда твои гвоздички-розочки, раз уж принес! Ну?.. Поцелуемся, что ли?..

Весело оттолкнув от себя Сергея, Галина с поразительной легкостью развернула громоздкое кресло на сто восемьдесят градусов, быстро покатила в глубь захламленного коридора, требовательно зазывая гостя:

— Пошли! Пошли! Есть страсть как охота! С утра стряпаю… Выясним все по ходу…

Не сбавляя скорости, Галина распахнула рельефные створки расшатанной двери, вкатилась в неровно освещенную комнату, разноликие высокие стены которой, как показалось Сергею в первую секунду, наклонились, подались вперед, будто хотели его получше рассмотреть.

— Мой будуар. Он же — машбюро! Привыкай и осваивайся! — Галина подкатила к круглому массивному столу красного дерева, заставленному аппетитными закусками.

Сергей еще не успел вытащить из портфеля бутылки с шампанским, как Галина насмешливо заворчала:

— Неужели ты это любишь?

— Так я думал, что ты…

— Ну уж нет! Газировку я никогда не почитала! — замотала головой Галина, разливая по рюмкам коньяк. — Даже портвейн на худой конец, только не это… Ну да леший с ним!.. Давай-ка за то, что мы все-таки встретились и пьем вопреки всем объективным и субъективным причинам!

Время застопорилось, заблудилось на одной из выпуклых стенок Галининой комнаты, обклеенной на одну треть, сверху донизу пестрой вязью глянцевых календарных проспектов лучших курортов в райских уголках планеты.

Иногда среди фантастически ирреальных лагун с розовопарусными яхтами, цветущих, олеандровых рощ, заоблачных горных замков, фисташковых водопадов и дельфинариев, мозаичных минаретов, восточных базаров и роскошных девиц на водных лыжах появлялись самые что ни на есть реальные тараканы предельной крупности. Останавливались, шевелили усами и, убедившись в чем-то своем, продолжали начатый путь.

— …Не знаю я, почему этот угол так странно за стенку загибается, — говорила Галина. — А ведь действительно нелепость какая-то… Хотя, что ты, собственно, хочешь? Дому-то лет сто, может быть, восемьдесят. Из доходных он. Времен купцов Приваловых. Я здесь тридцать пять лет живу. Ну да… С сорок первого. Как мать привезла. Ладно. Поехали. Будь! Пирожок слоеный возьми, тебе же понравился. И курицу, курицу ешь, французская. Да… Все правильно… В сорок втором похоронка на отца пришла. Так я его и не увидела. Когда в санаторий увозили, два года мне было. Потом он вечно в экспедициях по стране метался. В санаторий ко мне мать с бабушкой ходили. Так и не пришлось. Только на фотографии вот. Молоденький еще совсем. Хочешь посмотреть?