В Шторме - [30]

Никаких предупреждений, никаких оправданий.

Он был Мастером, и его слово являлось абсолютом.

Эти сложные противоречия сливались в осторожную линию шагов для их первых встреч. Но такие вещи всегда были сильной стороной Палпатина — поработить и доминировать, манипулировать в своих интересах и сломить к своему желанию, инстинктивно зная и анализируя мысли оппонента.

Ломка разума была проста и ужасно забавна — подталкивать к краю, снова и снова, физически и умственно. И смотреть, кто сколько продержится.

Это было искусством игры. И он насладится ею.

.

Он вошел в апартаменты Скайуокера — вновь усиленные интенсивной охраной — осмотрелся и немедленно ощутил присутствие джедая в двух дальних закрытых комнатах, понимая в тот же момент, что и тот знал о его присутствии. Хотя мальчишка был еще слабым и уставшим, не восстановившимся после операций и наркотического снотворного. Он только недавно проснулся и не имел разрешения покидать комнату.

Однако он никак не среагировал на запрет — не боролся и не возражал — возможно, потому что знал, что еще не способен к этому. Возможно, он понимал, что Палпатин находится рядом. Или такое спокойствие было следствием окружающей обстановки, которую едва ли можно было оценить неправильно?

Возможно, он просто признал неизбежность.

Ощущение Палпатина потускнело — мальчишка поднял ментальные барьеры для защиты. Палпатин улыбнулся, забавляясь: как будто они имели значение. Но он позволил мальчишке чувствовать себя в безопасности — пока.

.

.

Спокойно сидя на стуле перед окном толщиной в несколько дюймов, одетый в единственную одежду, что ему дали, Люк пристально всматривался вперед, наблюдая, как тускнеет с приходом ночи вечерний свет. Потерянный в мыслях, он рассеянно тер рукой лоб, пытаясь ослабить постоянно находящееся там давление.

Он был одет в черное — цвет, который носил редко. Соответствующая его размеру рубашка с замысловато вышитым, высоким воротником-стойкой была сшита из гладкой, изысканной ткани, приносящей прохладу коже. Крошечные, ручной работы, шелковые узелки формировали пуговицы, идущие по центру груди до половины длины рубашки. Плетеные петли для них были сделаны из такой же декоративной и скрученной в точном и сложном узоре тесьмы, идущей также по краям рубашки. Он оставил их всех расстегнутыми — изнемогая от своей высокой температуры и боясь закрытого пространства, несмотря на огромные размеры комнаты. Брюки были тоже черными и безупречно скроенными, из более тяжелой и плотной ткани. И даже ботинки из мягкой, податливой кожи, с тончайше прошитыми швами, совершенно подходили ему по размеру, являясь явно ручной работой высшего качества.

Он чувствовал себя крайне неловко в этой одежде, неуклюже и застенчиво, осознавая, что только одна рубашка, вероятно, стоила больше, чем тетя Беру и дядя Оуэн зарабатывали за год на Татуине. Это было той же игрой с его разумом, какой несомненно была и вся эта комната? Предназначенной заставить его чувствовать себя глубоко некомфортно — или же просто демонстрируя то, что ему предлагалось?

И он задавался вопросом, что сделает ситх, когда Люк откажется от этого.

Он и раньше знал, что Палпатин был ситхом — а теперь убедился окончательно. Об этом всегда шептали в окружении сил разведки — в течение многих лет этот факт являлся секретом полишинеля. И сейчас, находясь здесь, пользуясь возможностью, которой у него раньше не было, он знал это наверняка.

Он ощущал, как нечто… проживало здесь. Оно нависало и в мертвой темноте ночи, и в ярком свете дня, доминируя над всем остальным своей интенсивностью. Не как присутствие Вейдера — хотя оно было массивным расположением в Силе, неповоротливым сгустком темных намерений, слишком большим, чтобы игнорировать его. Но эта тень корчилась и искривлялась, бросая вызов определению количества, одновременно и массивная, и неосязаемая — и бесконечно опасная. Она окружала и окутывала собой все — как изменяющееся давление, как давящая тишина перед штормом.

Что он должен сделать? Что он мог сделать?

Он понятия не имел… абсолютно никакого понятия.

— Бен …

Он протянулся своими чувствами, но только Тьма ответила ему — бесцеремонная и самодовольная, полностью уверенная в себе. Полностью чуждая — он не имел никакого опыта столкновения с ней и никакой идеи, как сражаться с ней. Она находилось здесь повсюду, покрывая все плотным, непроницаемым туманом, изолируя и сковывая, изощряясь и препятствуя. Противостоять ей — только ей, только чтобы не подпускать к себе — забирало каждую унцию его концентрации. Казалось, что его способности были странно приглушены здесь — было трудно держать связь с Силой, далеко затерявшейся от него в море толкающей и беспрестанно давящей Тьмы, ищущей любое слабое место, любой доступ.

Столкновение с этой постоянной, гнетущей тяжестью заставило его в который раз потереть виски, однако это никак не помогло ослабить давление; он напряженно сфокусировался, чтобы укрепить концентрацию. И тем не менее шторм подходил ближе…

Что я делаю?

Он опустил свою руку, все еще дрожащую от слабости.

Что мне нужно сделать?

Больше всего остального его мысли занимали друзья. Понимание слов Вейдера о том, что они были слабостью, полностью дошло до сознания. И от страха жгло сердце. Страха, что Император использует их — страха, что это сработает.