На первом уроке мне едва не откусили руку.
Спас Джем: огрел ученика каучуковой палкой по голове — и тот рухнул на пол. Я даже не пискнула: полтора года нищеты научили меня прятать чувства, словно ворованный шоколад, в потайной карман. Неуклюжая фигура на полу встала на карачки, потрясла по-собачьи головой и, поднявшись, уселась за стол как ни в чём ни бывало.
— Продолжайте, — сказал охранник. — Коленька уже успокоился.
О школе Изы Марк писали в те дни много: одни с оптимизмом и надеждой, другие с любопытством, третьи — с откровенной ненавистью. Последних было большинство, и ожидание неминуемой трагедии витало в воздухе. Букмекеры публиковали списки школьных сотрудников и принимали ставки на имя первой жертвы. О школе спорили в социальных сетях и оффлайне и даже в ящике для стариков (как уже тогда называли телевизор) бесконечно перебирали одни и те же аргументы. Так старый холостяк перебирает утром нестиранные носки в поисках свежей пары и никак не может отыскать.
— Продолжаем занятие! — произнесла я, отойдя подальше от Коленьки. — На картонках, лежащих перед вами, нарисованы предметы, нужно указать лишний. Не торопитесь, я подойду к каждому.
В прежние времена в замке, где располагалась школа, трудилось до сорока слуг — говорят, все они были чистыми и погибли во время Чипаколипсиса вместе с хозяевами. Теперь здесь заправляла госпожа Марк — правительство субсидировало открытие реабилитационной школы для одноухих и их жертв.
— Покажи, какой предмет лишний! — обратилась я к ученице по имени Нина. В руке Нина сжимала дорогой костяной гребень ручной работы. Вещи из прежней жизни, память о которых странным образом жила в искалеченном сознании, самая большая ценность бывших. Признак того, что они не ушли за край окончательно. Из левого уха ученицы торчали остатки модного несколько лет назад интерфейса. Видно, кто-то вырвал в драке, в борьбе за собственную жизнь — вырвал грубо, изуродовав некогда красивое лицо. Поколебавшись, Нина выбрала ответ. Затем рука её дернулась, и женщина занервничала, беспорядочно водя гребнем по голому черепу. Я невольно замешкалась: под этим голым черепом, под обезображенной кожей, где-то там среди руин души — невидимой и неведомой для нас — остались обычные человеческие чувства.
— Всё правильно, Нина, молодец! — и гребень тут же вернулся на стол.
Я пошла между рядами, читая имена на тёмно-синих робах и спрашивая ответы. И в какой-то момент, забывшись, оказалась рядом с Коленькой. Одноухий ухватил меня за руку и потянул к себе. Ему почти удалось добраться до моей шеи, но охранник был начеку. Одна рука его обвилась Коленьке вокруг горла, а другая стала бить концом палки в челюсть, в ухо, в пустую глазницу. В конце концов, опрокинув стол, мы полетели на пол — и все пять недавно установленных камер одновременно повернулись к нам, фиксируя происходящее. Через пару минут прибежал ещё один охранник и выволок Коленьку из зала, по пути приложив головой о косяк. Впрочем, что ему от ударов? Он их не чувствует.
— У вас кровь, Катерина Павловна, — Джем помог мне подняться, усадил на стул и протянул салфетку.
— Кровь?
— Ничего страшного, царапина.
— Царапина?
Я никак не могла угнаться за словами мыслью.
— Разрешите, вытру, а то одежду запачкаете. Вот так… Вы в порядке? Посмотрите сюда: сколько пальцев видите?
Перед моим лицом возникли тощие пальцы Джема.
— Три, — справилась я с заданием. — Окно… Можно приоткрыть окно?
— Мигом! — непонятно чему обрадовался охранник.
Сделал шаг (мне понадобилось бы три), протянул руку, и в распахнутые створки ворвался влажный сентябрьский ветерок. Как будто только и ждал, когда ему откроют. Вернулся Лука, второй охранник, объявил, что урок окончен и застыл, поигрывая дубинкой и наблюдая, как ученики покидают класс. Они выходили цепочкой, другом за другом, словно куклы, покидающие сцену театра марионеток. Только одна фигура нарушила строй. Я испуганно дёрнулась, Джем вскочил на ноги, но фигура не собиралась нападать: держа голову почти параллельно плечу, Нина протягивала мне свой гребень.
— Спасибо, — прошептала я, и, символически расчесав волосы, отдала обратно.
— Никогда такого не было, — произнёс Джем, когда мы вышли в коридор и оказались вне видимости камер. — Им же лекарство колют, Паскаль в шутку его тормозином зовёт.
— Паскаль?
— Доктор наш.
— Ах, да… Спасибо, Джем! Если бы не вы…
— Ерунда… Я вот понять не могу: Коленька вообще тишайший…
Меня передёрнуло. Лапы Коленьки мне теперь всю жизнь сниться будут.
— …он и без тормозина никого не трогал. Чепуха какая-то!
Охранник развёл длинные руки в стороны, словно собрался обнять облако. Я уже достаточно пришла в себя, чтобы заметить: мой спаситель хочет сказать что-то ещё, но не решается. Вопросительного взгляда оказалось достаточно. Умный! А ведь поначалу совсем не глянулся: слишком долговязый, слишком тощий, слишком невзрачный. Неформатный какой-то мужчина, а я всегда опасалась тех, кого нельзя классифицировать. Жизнь хороша своей предсказуемостью.
— Катерина Павловна, понимаете, какое дело… — начал он.
— Пока нет, — насторожилась я.
— Про случившееся… Вокруг школы журналисты ведут экскурсии.
