В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту - [84]

Мне казалось невероятным, что именно я была организатором обучающей программы по эффективному взаимодействию, которую он проходил в ходе своей подготовки. Я отчетливо представляла, какие конкретные шаги были изложены ему. И тем не менее, хотя он и демонстрировал в действии навык, которому его научили, все происходящее казалось совершенно естественным и искренним, почти непринужденным. Я прекрасно понимала, что эта кажущаяся простой фраза требовала от него четкого понимания того, как это, когда не можешь дышать. Нужно было прочувствовать ситуацию, чтобы заподозрить, что я боялась и нуждалась в том, чтобы меня успокоили, обнадежили. Он должен был позволить себе ощутить мои эмоции и понять, какими чувствами наполнят его слова. Я посмотрела на стоящего в углу студента-медика и задумалась, понял ли он, что сейчас сделал резидент. Я задумалась, сможет ли он, став свидетелем произошедшего, повторить нечто подобное, или же для него все это просто выглядело каким-то неосязаемым волшебством.

Две недели спустя мне выпала возможность спросить его об этом, когда я присоединилась к их группе в качестве старшего врача. Во время обхода я отвела его в сторонку и заметила, что, возможно, ему несколько неловко от того, что я стала его старшим врачом после того, как он видел меня столь больной в качестве пациента.

«Нет, нисколько, – искренне ответил он. – Статус врача не делает нас какими-то уникальными. Мы все в тот или иной момент становимся пациентами».

Я улыбнулась. «Когда я была напугана, когда я не могла дышать, то резидент, как мне кажется, сделал очень правильно, заверив меня, что все в порядке. Я заметила в комнате тебя – интересно, ты запомнил, что он сказал?»

«Кажется, он просто предложил свою поддержку, сказал, что вам становится лучше, и что он не оставит вас, пока вы не почувствуете себя в безопасности. Что-то вроде того».

«Да, на самом деле именно так и было», – сказала я.

«Я знаю, что вас очень интересует тема эффективного взаимодействия, и мне хотелось бы вам кое-что рассказать – думаю, вам это понравится, – сказал он. – В нашем мединституте перестали проводить собеседования в традиционном формате, когда они спрашивают претендентов об их исследовательском опыте и стремлении стать врачом. Теперь же нас сажают вместе с другим претендентом на стулья спиной к спине. У одного из нас на руках при этом какая-то заранее собранная конструкция из деталей лего, а у другого – те же детали в разобранном виде. Нас оценивают согласно тому, сможем ли мы взаимодействовать достаточно эффективно, чтобы воссоздать конструкцию. Разве не круто?»

«Это невероятно круто».

«Да, это так, но тогда для нас это оказалось крайне сложным испытанием. Внезапно для себя осознаешь, как тщательно нужно подбирать слова, – сказал он. – Да и слушать приходится так, чтобы по-настоящему слышать то, что тебе говорят».

Я задумалась о том, как часто я слушала, чтобы услышать, при этом не думая о том, что мне еще нужно в тот день успеть сделать или не проговаривая мысленно то, что хочу сказать следом. Как часто люди слушают великодушно, не настраиваясь заранее на то, что они рассчитывают услышать в ответ? Мы надеемся, что дело в заложенности носа, а не в том, что мы сделали что-то не так. Мы надеемся, что сердце ребенка все еще бьется, хотя сердцебиения на экране УЗИ и не прослеживается. Мы надеемся, что пациент болен не настолько, что мы попросту не в силах его спасти. Мы надеемся, то отек мозга у нашей пациентки спадет, чтобы она смогла увидеть своего ребенка. Мы надеемся, что события прошедшего дня позволят каждому из нас, как врачам, так и пациентам, покинуть больницу без неизгладимых шрамов.

Когда мы заранее все расписываем, то зачастую это не более, чем еще один механизм самозащиты. Мы можем просто надеяться на то, что все закончится хорошо как для пациента, так и для нас самих.

Мы заводим разговор с пациентами и их родными, в то время как за нами плетутся все призраки нашего прошлого. Мы заводим его, не всегда понимая, сможем ли мы вынести новую порцию горя. Мы плохо умеем оценивать собственную психологическую устойчивость или замечать присутствующие в комнате тени. Мне хотелось верить, что те новые навыки, которые я увидела в том резиденте, и ответ студента-медика были индикаторами перемен к лучшему.

Если принципы подготовки врачей и правда поменялись, то, возможно, мы сможем научиться смягчаться, заходя в палату к своим пациентам, вместо того, чтобы ожесточаться. Возможно, мы сможем перестать считать, будто от нас требуется делать так, чтобы невозможное казалось чем-то естественным и не требующим усилий. Вместо этого мы могли бы поверить в то, что самое главное, что от нас требуется, – это внимательно слушать.

* * *

Мое дыхание продолжало улучшаться, и моя палата постепенно освобождалась от врачей, медсестер и студентов-медиков. Лишь оставшись чуть ли не наедине с сидящим рядом в кресле Рэнди, я осознала, что находилась в палате, которую у нас было принято считать проклятой. В отделении интенсивной терапии, в котором происходит столько смертей и трагедий, отдельной палате выделиться среди остальных не так-то просто, однако этой удалось. На протяжении последней недели она стала сосредоточением необъятного горя. Я оглянулась в поисках чего-то, что бы об этом свидетельствовало, каких-то неизгладимых следов, однако ничего не обнаружила. Я подумала о последнем пациенте, который пребывал в этой палате, когда я последний раз выходила на работу.