В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту - [86]

«Мы хотели… ему помочь», – сказала я.

«Ну конечно хотели. Вы помогаете людям! Вы все делаете нечто потрясающее», – сказал он, пытаясь успокоить меня, в то время как я разразилась слезами.

«Я думала, что умру в том долбаном лифте», – усмехнулась я сквозь слезы.

«Никто бы не позволил тебе умереть».

«В том-то и дело, что мы не в силах это предотвратить. Мы не «позволяем» людям умирать, они просто умирают. Мы не можем это остановить». Я подумала о врачах, об их лицах после смерти пациента, которые были такими же печальными и ранимыми, как у только что снявшего с себя цирковой грим клоуна.

«Это не твоя вина, я не это имел в виду», – сказал он, понимая, что мы говорим не совсем об одном и том же.

«Я понимаю, что не имел… Просто… Я не думаю, что кто-то сможет понять. – Я пыталась подобрать нужные слова, чтобы объяснить, какой тяжелой ношей становятся для нас подобные потери. – Порой… Порой возникает такое чувство, что мы жонглируем слишком большим количеством мячей, и когда какой-то из них все-таки падает, то умирает человек, и мы больше не в силах этого исправить. А иногда мы позволяем упасть самим себе. Словно, чтобы спасти других, нам приходится смириться с тем, что нас самих это поломает».

«Ты чувствуешь себя сломанной?» – спросил он.

«Ну, мы все сломаны в той или иной степени. Сломаны и гонимы призраками прошлого». Вместе с тем я прекрасно знала, что это не вся правда. Я осознала, что упустила нечто неосязаемое, из-за чего мы снова и снова продолжали заниматься нашим делом.

«Но не все так просто. Бывает не только грустно», – я силилась сформулировать словами то, как чувствовала себя, когда испытывала настоящую веру в силу медицины.

Я подумала об одной своей пациентке, которая дважды пережила рак легких. Ей хотелось только двух вещей: дотянуть до Рождества, чтобы провести его с внуками, и не стать полностью зависимой от кислородного баллона, с каждым движением нуждаясь в новой порции газа. Она довольно ясно изложила свои приоритеты, и благодаря этому нам удалось совместно сформулировать оптимальный план лечения. Мы решили отказаться от удаления второй опухоли: хотя это и увеличило бы ее шансы на выживание, от легких бы осталось слишком мало, чтобы она могла продолжать жить так, как хотела. Вместо этого мы назначили ей курс лучевой терапии. Я только и сделала, что выслушала ее и изложила возможные для нее пути, постаравшись подробно описать, что ждало ее в конце каждого из них.

В конечном счете мы вместе выбрали для нее план действий, который полностью соответствовал ее ценностям. Затаив дыхание, я наблюдала, как она проходит лучевую терапию, надеясь, что ее будет достаточно, чтобы она смогла протянуть до конца декабря. Я просыпалась по ночам, переживая, что мы были слишком осторожными, применяли недостаточно агрессивные методы лечения. Я напоминала себе, что такова была ее воля, однако все равно не могла снова уснуть.

Ей удалось дотянуть до Рождества: более того, она сама все приготовила на праздничный стол. Она запекла индейку с начинкой, сделала картофельное пюре, а также запеканку из сладкого картофеля и зеленых бобов и два разных пирога. Она купила подарки своим внукам, которые открывали их на ее глазах. Письма, которые она написала им на случай, если она не доживет, так и остались лежать в ящике. Когда я получила от нее по почте рождественскую открытку с фотографией, на которой она стояла в окружении своих детей, это была лучшая благодарность, о которой я только могла позволить себе мечтать.

«Остается место и для волшебства», – сказала я, пытаясь собрать свои воспоминания в какое-то убедительное и осмысленное утверждение. Мне хотелось объяснить ему, что когда мне удавалось полностью погрузиться, в то, что мы делали изо дня в день, появлялось нечто святое, глубокое и совершенное. Это были мимолетные моменты, однако именно в них были заключены все аспекты жизни… любовь, уважение, человечность, наука, – все было там. И это было лучше, чем что бы то ни было на свете.

«Значит, хорошего все-таки больше, чем плохого», – по-своему однобоко подытожил он.

Я вздохнула и кивнула головой, и мы оба улыбнулись, радуясь тому, что я решила принять эту укороченную версию куда более сложной и многогранной идеи.

«Хорошего больше, чем плохого, да», – сказал мой муж Я подумала, что это было вполне уместное отображение того, что бы я сформулировать все равно не смогла, однако каждая клеточка моего тела понимала. Преимущество моих клеток было в том, что они не были ограничены имеющимся набором слов.

Я подумала о том, насколько замечательно было все время видеть его здесь, справа от моей больничной кровати, держащего меня за руку или гладящего ее. Мучилась ли я от боли, страдала ли от горя или утраты, он всегда был рядом, прямо передо мной. Он был лишен способности лечить, которой были наделены все остальные вокруг меня, и вместе с тем его присутствие оказывало на меня наиболее целительное воздействие. Я поняла, что его готовность стать свидетелем моих страданий каким-то образом на них повлияла. Он держался за то, что видел, и это никогда его не отталкивало. Он не пытался ничего избежать, однако точно так же и не вторгался на территорию, которая была только моей. Хотя я и хотела, чтобы он знал, как я себя чувствую, мне также нужно было, чтобы он знал, что мою боль больше никому не понять, и он принимал это. Я не могу поделиться ей полностью. Он никогда не нажимал, осторожно задавая свои вопросы. Он не хотел ничего надумывать, поэтому постоянно спрашивал. Он научил меня верить в целительную силу