В сердце леса - [58]

На следующее утро идти за дичью было не нужно. У меня было мало патронов для ружья 12-го калибра, и я решил походить просто так с ружьем 20-го калибра, которое мне дали взаймы.

Я вышел на рассвете. Ниже по реке от основного лагеря, там, куда два дня назад ходил Бебкуче, начинался длинный овраг. Он тянулся параллельно берегу, идти по нему было легко. Я уже несколько месяцев охотился в лесу и, уверовав в свою опытность, шел смело, не осторожничая. Я не столько следил за джунглями, сколько за своими башмаками — они совершенно разваливались, хоть я и связал их лианами. Я всячески вилял, согнувшись в три погибели, среди кустов, лишь бы совсем не разорвать мою видавшую виды рубашку. Брюки на мне держались при помощи кожаного ремешка от бинокля, патроны позвякивали в единственном уцелевшем кармане штанов.

Я то и дело брал вправо и, как кролик, высунув голову из кустов, всматривался в черный вал туч на востоке, за которым скрывалось солнце. Ветер поднял на реке волны и гнал их к берегу, деревья со стоном кренились к земле. Птицы умолкли. По ту сторону реки собиралась гроза, она надвигалась с вышины и должна была вот-вот разразиться.

Через некоторое время я услышал какое-то испуганное сопение, словно человек фыркал носом. Значит, поблизости находится стадо кайтиту (маленьких лесных свиней)[37]. Они шумно возились по ту сторону плотной стены из терновника метрах в пятидесяти от меня, и я был почти уверен, что они меня не заметили, так как ветер дул в мою сторону. Случай был подходящий, но я им не воспользовался. Из ружья 20-го калибра, заряженного дробью для охоты на птиц, бессмысленно стрелять по свиньям. Я пошел дальше и вскоре уже подкрадывался к стае птиц жакубим, сидевшей на высоченных деревьях — пожалуй, самых громадных из всех, какие я видел в Шингу. Самые низкие их ветви были ярдах в тридцати от земли.

Я выстрелил. Одна из птиц, лениво вспорхнув, улетела. Через несколько минут я выстрелил снова. Улетела еще одна птица. Безрезультатным был и третий выстрел. После четвертого выстрела — они отмечали мой путь по оврагу — я решил, что либо заряды слишком слабы, чтобы с такого расстояния пробить крыло птицы, либо слишком короткий приклад не позволяет мне как следует прицелиться. Я оглянулся, ища, на чем бы испробовать ружье, и чудом, в силу какого-то предчувствия или предупреждения, ниспосланного всевышним, заметил какую-то гибкую золотистую тень, сделавшую два прыжка: она двигалась так быстро, что казалась каким-то мельканием в уголке глаза. Я невольно вскрикнул. Последовал третий прыжок — и я увидел пуму. Еще доля секунды — и она прыгнет мне на плечо. Я снова крикнул, на этот раз уже сознательно, отдавая себе отчет, что именно это мне следует делать.

Почуяв опасность, я сразу стал разворачиваться вместе с ружьем, но зверь двигался столь молниеносно, что к тому времени, когда я повернулся на 180°, он уже застыл на месте в десяти ярдах от меня.

Пума уже явно поняла, что я — не новая разновидность свиньи. Кайтиту и кабаны кричат совсем по-другому. Зверь колебался, не зная, что делать дальше.

Я тоже не знал. Хищник стоял шагах в двенадцати от меня, он был крупнее самой большой собаки, которую я когда-либо видел, но все же поменьше тигра или взрослого леопарда. Мне запомнился еще светло-коричневый цвет пумы и ее застывшая поза, словно она окаменела. Я знал, что как раз такую пуму бразильцы называют рыжевато-коричневой и что она меньше черной и пятнистой. Однако, если верить молве, это самая «боевая» из всех пум, она любопытна, способна на самые неожиданные выходки и очень драчлива.

Некоторое время мы неподвижно стояли друг против друга. Я ничего не мог придумать. Пумы редко убегают от человека — в лесу они чувствуют себя хозяевами. Эта же пума, никогда не видевшая человека, судя по всему, была совсем не склонна отступить. «Уползти!» — прежде всего пришло мне в голову. Но отступать было некуда — позади была река. Если бы я двинулся вправо или влево, пума могла бы подкрасться, прячась за гребнем оврага. С другой стороны, если бы мне вздумалось выстрелить ей в сердце и мелкая дробь, которой было заряжено ружье, не сделала бы свое дело, мне пришлось бы иметь дело с раненой пумой. В джунглях нет более страшного противника, чем разъяренная пума, а мои руки и так тряслись нервной дрожью. Убить пуму легко, рассказывали мне потом индейцы. Я узнал, что если пума не напала с первого прыжка, человек может считать себя в полной безопасности. Оказавшись с человеком лицом к лицу, зверь начинает медленно приближаться к нему и, как бы играя, роет лапой землю. Молниеносен лишь ее первый выпад, но она больше не повторяет его. Так как другие естественные противники пумы начинают борьбу с прыжка или нападения, пума не подозревает, какая смертельная сила таится в боевой дубинке, зажатой в вытянутой руке человека. Если бы я не убил пуму выстрелом, я мог бы сделать это прикладом. «Бей пуму по носу. Бум! Нос мягкий. Ружье твердое. Пума спит», — учил меня позже Бебкуче. Однако в тот момент, не зная всего этого, я решил выстрелить ей в морду. Если боль ослепит пуму — быть может, она убежит.