В семнадцать мальчишеских лет - [23]

— А вот и не сыскать вам ничего!

— Сыщем.

— Как сыщете, когда не знаете — где?

— Мы все знаем. Мы сквозь стены видим.

— Хвалишься! — сказал Николка и так покосился в сторону моленной, что у Вити что-то даже внутри дрогнуло: «Там оно, золото!»

Он опять погрозил Николке винтовкой и, когда тот спрятался за дверь, подошел к Балтушису и доложил о своей догадке.

— Очень хорошо! Посмотрим, — кивнул Балтушис.

Но когда дошла очередь до моленной, Балтушис, казалось, забыл о своем обещании. Открыв дверь, он заглянул в комнату, слабо освещенную лампадами, и спросил:

— Здесь что?

— Молюсь я, — ответил Шмарин. — Моленная моя.

— Один бог и больше ничего? — усмехнулся Балтушис.

— Ничегошеньки! — усмехнулся и Шмарин, зорко оглядев красногвардейцев: — Не ходите туды, ребяты. Ничего там не держу, одни иконы. А вы, чать, безбожники, испоганите мне моленную…

— Неужто ты святее нас, Кузьма Антипыч? — простодушно удивился Мамушкин.

Красногвардейцы рассмеялись.

— Святей не святей, а дело мое христианское: после вас не миновать попа звать с молебном, — разговорился Шмарин. — Очень даже прошу — не ходите. Слово даю, нету там золота. Разве чего на ризах — дак ведь вы ризное не берете?

— Не берем, — кивнул Балтушис. — Пропустим господа бога, товарищи?

Красногвардейцы молчали, и Балтушис медленно пошел к следующей двери. Шмарин вытер ладонью пот со лба и двинулся за ним, шурша халатом.

Витя не выдержал, стремительно шагнул к моленной:

— Врет он, Иван Карлыч! Там оно, я знаю!

Шмарин оглянулся, метнулся назад и, заслонив собой дверь, раскинул руки к косякам.

— Не пущу!

Обернулся и Балтушис:

— Вот как! Кажется, там не один бог. Посмотрим, товарищи!

Шмарин прижался к дверям и прокричал внезапно охрипшим голосом:

— Не пущу!

— Взять! — приказал Балтушис.

Кузьму с трудом отстранили. Он цеплялся за косяки, за ручку. Двоим красногвардейцам пришлось держать его за руки.

Недовольно встретили вошедших темные лики богов и святых. Косые тени перечеркивали стены и потолок и походили на черные стрелы. Приторно пахло ладаном. На аналое поблескивала позументами дворянская треуголка. Мамушкин взялся было за козырек, намереваясь снять фуражку, но, увидев, что Балтушис и остальные не собираются этого делать, опустил руку.

Тайник обнаружили быстро. Он находился за аналоем с дворянской треуголкой. Неумело сколоченный кучером Степаном квадрат из пластин паркета прогнулся под ногой кого-то из красногвардейцев. Квадрат подцепили штыками, подняли и обнаружили углубление. В нем стояла железная шкатулка, в каких купцы хранят дневную выручку.

Шмарин упал, стукнув коленями, и хрипло закричал, поворачиваясь то к одному, то к другому бойцу:

— Православные! С чем я-то останусь? Не погубите!

— Свое берем.

Шкатулку внесли в кабинет Шмарина. Мамушкин разыскал весы. Стали перевешивать самородки и полотняные мешочки с россыпью. Насчитали 88 фунтов с золотниками.

— Накоплено! — покачал головой Мамушкин. — В две жизни не прожить. Хапало!

Все посмотрели на Шмарина. Тот словно ничего не слышал, только похрустывал пальцами стиснутых рук. Акт изъятия золота он отказался подписать.

Красногвардейцы, взяв золото, ушли, составив все лампы на стол и пожелав хозяину доброго здоровья.

— Варначье семя! — просипел им вслед Шмарин. Он встал, схватился руками за голову и повалился в кресло.

Над безлесой горой горело зарево восхода. Верхушка ее была уже освещена, а длинные ночные тени все еще застилали укутанные в снеговые шапки крыши домов, пересекали снежную равнину пруда. Там, в его верховьях, лучи солнца позолотили снег, он слепил глаза.

Красногвардейцам повстречались рабочие ночной смены механического завода. Они удивленно смотрели на отряд, дружно шагавший в сторону штаба. В кольце вооруженных людей, пригнувшись от тяжести, шел сын старика Мамушкина — кряжистый Петр. Он нес на плече завернутую в шинель шкатулку.

— Чье же теперь будет золотишко, Иван Карлыч? — вполголоса спросил старик Мамушкин шагавшего рядом Балтушиса.

— Разве не знаешь? Советское…

— Экая прорва, два пуда с лишком, — покачал головой старик.

Он оглянулся на Петра. Тот покраснел от натуги, капли пота проступили на лбу.

— Иван, подмени-ка старшого. Видишь, упрел Петруша! — крикнул Мамушкин младшему сыну. И опять покачал головой:

— Экая прорва, прости господи! В Питер, надо полагать, пошлете?

— А что? Может быть, тебе отдать? Не откажешься?

— Уж вы скажете, Иван Карлыч! — смущенно засмеялся Мамушкин.

Поставили шкатулку в штабе отряда рядом со знаменем и кассой — здесь всегда стоял часовой.

Впрочем, пробыла она здесь недолго. Стало известно, что в городе распространились разные слухи и легенды о содержимом шкатулки. Председатель Совдепа Сорокин приказал спрятать ее подальше…

— Куда же? — полюбопытствовал Сергей Дунаев.

Елкин отошел к окну и стал рассматривать выстланный громадными гранитными плитами двор техникума. В одном углу двора плиты были сняты и устроена волейбольная площадка. Там азартно сражались две команды, и толпа болельщиков из числа студентов следила за игрой.

Елкин оглянулся:

— Не догадываетесь?

— Понятия не имею.

— Шкатулку спрятали у вас в огороде. Там есть колодец — вот туда и положили.