В регистратуре - [61]

— Гм! — пробормотала женщина, глядя перед собой. — Кто б мог подумать? Да-а-а! Все такое крохотное, хрупкое, нарядное, прямо как с алтаря: не лезут и все! Кто только придумал эту барскую нелепицу? Дьявол бы разнес его вместе с тобой на сто кусков! — Она взяла с высокой и широченной, густо покрытой пылью печки большой ржавый нож, сняла с меня платье и подпорола каждую петлю, сделав ее побольше. — Так-то вот лучше будет! — Она быстро застегнула все эти блямбы, где скопившаяся грязь по весу далеко превосходила пуговицы. — Хорошо, хорошо, сношенька! Можешь теперь не бояться своего злого папеньку, платьице застегивается на славу, вон как идут тебе эти чугунные плошки!

Со двора послышались тяжелые, неспешные шаги, и в комнату вошел отвратительнейшего облика человек. Все было на нем потертое, ободранное, грязное, несуразное. Войдя, он ни с кем не поздоровался. Вытащил из угла простой стул, уселся, не сняв даже шапки, похожей, правда, на головной убор, а на какой, не поймешь: то ли колпак, то ли шляпа. По комнате разнесся едкий, прокисший, удушливый запах, мгновенно вытеснивший все прочие, заполонявшие доселе нищее это жилище.

— А-а-а! — грохнул страшила, выставив на меня багровый до синевы нос, на кончике которого была шишка наподобие смоквы. — Это еще что за цыпонька к нам пожаловала? — Он сплюнул с отвращением в мою сторону.

— Новая жиличка, муженек! Новые жильцы уже вселились.

— Ага, наши чердачники! И это все? Или еще есть какая мелочь?

— Да, по правде-то сказать, и не знаю. Похоже, вдовец какой-то и вот эта упрямица.

— Н-да, — пробормотал он. — А ты где, одноглазый? Что носом в стену уткнулся, будто спер поповский грош в церкви?

— Обида у него. Подрался из-за этой девчонки с Агнессиным ублюдком. Эх, пригульные-то они завсегда сильней. Вот и досталось Ферконе.

— Еще бы не быть обиде, — заметил достойный родитель, — раз он поддался ублюдку. В другой раз пусть брюхо ему пропорет или камнем башку разможжит. Око за око, зуб за зуб! Эй, Кривоглазик, надо уметь жить в этом мире. Только почему из-за девчонки драка была? Любовница она тебе, что ли? Смотри у меня, ты еще мал для этого! — отец погрозил сыну кулаком.

— Мама мне ее дала в жены, и я повел ее к ребятам, — оторвал от стены физиономию Ферконя. — Это она виновата, только она. А на меня налетел этот леший и надавал мне по щекам.

— Вот чертов сын! — ехидно засмеялся отец, а я заревела во весь голос.

— Ну погоди, погоди! Если малость и досталось тебе, здоровей будешь! От этого не подыхают! Бары и так слишком бледненькие, — поднялся он со стула и направился ко мне, чтобы приласкать меня и утешить, но внезапно насупился. — А откуда на тебе пуговицы с моего зимнего кафтана? Ну-ка, не верещи, отвечай! Так! Хороших же жильцов, чердачников к тому же, мы заполучили, едва явились, уже и воруют… Отвечай!

Я испугалась грозного крика и, плача, бросилась к женщине, инстинктивно надеясь на ее защиту.

— Подожди, старый, не так дело было. Отправила я ее с Ферконей поиграть на улицу. На платье ее были светленькие — серебряные пли золотые пуговицы, вот одна из них на вороте еще сохранилась. А Кривоглазик, — ты ж его знаешь, весь в тебя пошел, — отгрыз у девчонки пять пуговиц с платья и проиграл их. Чтоб не было шума — девчонка из-за своих пуговиц ревела, как оглашенная, одежда вся расстегнулась, я и пришила ей несколько пуговиц с твоего кафтана. Они великоваты для нее, зато крепкие.

— Ах ты, падаль! — Хозяин отвернулся от меня и заорал на нежную мамочку Феркони так, что затрясся весь дом. — Пьяная харя! — продолжал он. — Опять нажралась винища или ракии. Дьявол тебе мозги выел, что ты пуговицы мои отдала этой соплячке? Я свои пуговицы ни у кого не крал. О чем ты думаешь, корова, о чем? Тебя спрашиваю.

Любвеобильная мамочка отнюдь не проявила ни кротости, ни мягкости. На брань супруга она отвечала страшным криком и руганью, грозила и кулаки пустить в ход.

— Или я ничего в доме не значу, людоед безмозглый! В могилу хочешь меня свести! Если я и пила, так свое пила. И кружку тоже сама покупала!

Ферконя, слушая ругань и препирательство, довольно скреб ногтями стену и находящуюся рядом печь. Его явно забавляла и веселила эта боевая идиллия.

— Я тебя! Я тебя! — грозил кулаками ревностный отец семейства, снова хватаясь за ржавый нож.

— Что? Что? — вспыхнула, мамочка и прижала меня к себе.

— Отрежу свои пуговицы, пьянчуга!

— Ты что, не уразумел, что у девчонки их взял и проиграл Кривоглазик, твой сыночек миленький, чтоб тебе змеи глаза выели. Не уразумел, бродяга несчастный?

— А мне что за дело? Раз взял, значит, надо было, я в его дела не лезу. Я свое получить хочу, — он потянулся ко мне, но мать Феркони схватила меня на руки и отнесла на чердак, в нашу убогую комнатушку.

— Вот, сиди здесь и ничего не бойся! Что дрожишь-то так, сношенька моя? Никто у тебя пуговки не отрежет. Глупая шутка и больше ничего. А сейчас — жди спокойно своего папу.

Она оставила меня одну, крепко хлопнула за собой дверью. Я устроилась на голом полу у кровати и в слезах уснула. Во сне я вместе с отцом путешествовала куда-то далеко-далеко. Мы летели, высоко поднявшись над горами и долинами. Мне казалось, что крылья вознесли меня в такие просторы, где и воздуха нет, где дыхание перехватывало, я испуганно вскрикнула, отец крепко прижал меня к себе, и мы снова спустились в зеленую равнину без конца и края. Вдруг из травы выскочил одноглазый Ферконя и стал щупать мои золотые и серебряные пуговки. Я крепко прильнула к отцу, но он вдруг обернулся мрачным хозяином, заоравшим: «Прав Ферконя! Это мой сын, он прав». Грозный хозяин со свистом взмахнул над головой у меня ножом, я стала звать отца, но тут внезапно появился прекрасный юноша Дамьян. О, это был не просто юноша. Это был всем витязям витязь! Во сне мы были совсем взрослые. Как только Ферконя и тот, другой, заметили Дамьяна, они со всех ног бросились бежать и превратились в вурдалаков, волоча длинные, широкие хвосты по земле. Дамьян подскочил, отсек отвратительные хвосты, но те все росли и росли, обвиваясь вокруг нас. Дамьян подхватил меня, — а он сейчас был совсем, как мой отец, — и мы вновь поднялись над землей и устремились в вышину. Но два вурдалака, Ферконя и его отец, тоже росли ввысь, да так быстро, что мы кружились возле их голов, как ночные бабочки у горящей свечи. Ферконя ловил меня и хватал своими ручищами: «Не уйдешь от меня, не уйдешь, девчонка! Зря так высоко забралась, все равно не уйдешь!»