В регистратуре - [59]

— Ой, какие у нее красивые пуговки! Как они светятся и блестят! Мама говорит, так блестят только золото и серебро. А в золото и серебро одеваются одни маленькие графини и баронессы. Ты не графиня? Не баронесса? — толкала и дергала меня разнузданная детвора обоего пола, немедленно замарав все мое платье. Ребята постарше отозвали Ферконю в сторону, показывая на пуговицы на моей одежде. Ферконя довольно кивнул, притянул меня к себе, быстро вцепился зубами в пуговицу и, откусив ее, полетел к друзьям, которые выдолбили ямку и затеяли какую-то азартную игру в пуговицы…

Похоже, Ферконя позабыл обо мне. Девочки увлекли меня к себе и, узнав мое имя, приняли в свой круг. Мы стали играть в «торги». До сих пор помню эту игру. Я повеселела, щеки разрумянились средь нового для меня мира земных ангелов — мне никогда еще не приходилось играть в такой большой компании детей.

Прошло немного времени, Ферконя вновь появился, пригорюнившийся и хмурый. Грязным, драным рукавом он вытирал вспотевшее лицо и курносый нос. Новые мои подруги выбрали меня в игре княгиней. Ферконя исподлобья с жадностью разглядывал оставшиеся на платье пуговки, и вдруг, ничуть не заботясь о княгининой чести, подлетел ко мне:

— Тебе зачем, жена, блестящие пуговицы? Ту я проиграл, придется ее отыгрывать. Прохвосты не уйдут, пока я не раздобуду ее снова.

Девчонки захихикали:

— Так Лаура жена Феркони! Какая пара! Кривой и княгиня.

Мальчишка отгрыз с моей одежды еще две пуговицы, кинулся на девчонок, хлопнул одну по спине, другую дернул за уши, третью тряхнул, четвертой показал язык, пятой — нос:

— А вот тебе, тумба, тебе, пустомеля, тебе, верблюдиха, и тебе, злюка, не бывать моей женой! — крикнул Ферконя и умчался к играющим.

Наш девчоночий хоровод вновь закружился. С нами танцевали и совсем еще малыши, которые и говорить-то не научились, они были такие смирные, терпеливые, благодушные, что им больше подходило водиться с девчонками, а не с мальчишками. Я играла уже без прежнего удовольствия… Меня огорчило и возмутило поведение Феркони. Темные облака печальной озабоченности замутили мой взор. Как мне теперь идти домой? Я оглядела себя. На юбочке не хватало трех пуговиц. Что скажет отец?.. А Ферконя прибежал опять. Глаз его странно блестел и щурился. На сей раз он не горевал, а кипел бешенством, яростью и злобой. Молча и решительно он вцепился зубами в одну, другую, третью, четвертую, пятую пуговицу и отодрал их, как настоящий разбойник. Я расплакалась.

— Не реви! — шлепнул меня Ферконя по губам. — На что тебе пуговицы? Ты моя жена. Разве мама не сказала? Мама тебя сама выбрала, чтобы ты была женой мне. Я за тобой, видит бог, не гонялся. А раз так: что мое, то и твое, а что твое, то и мое! Так и отец мой говорит, когда вечером доползет до дому. Вот уж будет смеху, когда я им обо всем расскажу. Вот уж отец будет на радостях гладить меня по голове. Не бойся, я все пуговицы получу обратно, и мама пришьет их тебе на нарядное платьице.

Ферконя снова умчался к дружкам. Вся в слезах, я смотрела, как он несется к ним. Они о чем-то стали договариваться и перешептываться. Особенно усердствовал и размахивал руками длинный верзила, который, по правде, уже вырос из детей:

— Сколько их у тебя? — во все горло заорал он на Ферконю. — С одной или с двумя, сказали же тебе, больше не играем. Так сколько?

— Пять, Драный, пять. Понял? Ты сейчас не только мои пуговицы вернешь, но и свои костяшки продуешь. Пять блестящих стоят больше, чем все вы вместе взятые со своими костяными пуговицами!

Игроки снова заговорщицки переглянулись.

— Кривой-то наш разбогател сегодня, — сказал кто-то.

— Богатую женушку отхватил, вот и стрижет с нее пуговицы! — усмехнулся верзила и лукаво погладил себя по острому носу.

— Играем! — крикнул Ферконя.

— Играем!

— Но на двадцать пять шагов от ямки! — Ферконя принялся отмеривать расстояние, удлиняя, как мог, шаги, чтобы его увеличить.

— На двадцать! — кричал верзила.

— Нет! Или двадцать пять или я не играю!

— Ладно, пусть двадцать пять. Все равно проиграешь! — ехидно подбросил кто-то из игроков.

— Ты свой язык проиграешь, как пьяный мельник колесо! — рассердился Ферконя.

Я залилась горькими слезами. Как этот глупый безобразный мальчишка меня ограбил? Что скажет папа? Зачем он оставил меня одну среди этих людей?.. Но девочки сгрудились вокруг меня:

— Что, княгинюшка, пригорюнилась? Ферконя уродлив, но не глуп! Он не дурак. Все пуговки отыграет. Пойдем еще поиграем. — Они тянули меня за рукав, и я забыла о слезах, о пуговицах, о Ферконе и об отце.

Мы кружились, прыгали, догоняли друг дружку, но вдруг среди играющих мальчишек раздался крик и вой. Завязалась драка.

— А ну, отдавай золотые пуговки, жулик, вор! — лез на верзилу Ферконя. Единственный его глаз кипел, как водоворот на бурной поверхности воды.

— Катись от меня, кривоглазый, не то сейчас и зубы, и второй глаз в пыли искать будешь, — угрожал Драный, сжимая кулачищи.

— Отдавай, жулик! Отдавай, вор! — визжал уязвленный Ферконя и, бросившись на Драного, зубами вцепился ему в руку. Тот завопил, огрел Ферконю по физиономии, отчего шапка его отлетела далеко в сторону. Ферконя мотнул головой и вонзился Голиафу в горло. Драный отодрал с себя его острые ногти и влепил Ферконе две пощечины. Мой новый товарищ обессиленно обмяк, но только Голиаф решил, что победил соперника, Ферконя дотянулся до носа верзилы, усыпанного чирьями и едва затянувшимися струпьями, как пень грибами, и одним взмахом разодрал его так ловко, что Голиаф залился кровью, испуганно взвыл и со всех ног кинулся удирать, унося с собой пуговицы. Хохот и визг мальчишек проводили его.