В регистратуре - [126]

— Конечно! Так и никак иначе, ласточка моя! Верь! Верь! Да спасет тебя вера! — зевнул музыкант Йожица, перекидывая через голову ремешок от мешка и забрасывая его за спину.

— Йожица… Йожица… — протянула жена, когда он уже надел шапку на голову и достал из угла большую палку с рогатиной наверху.

— Что еще, горлица моя? — нежно отозвался музыкант.

— Гляди, какой ты сегодня! — хлопнула его жена по спине. — Я ведь мать! — проворковала она.

— Знаю и вижу. Я, бог свидетель, не посягаю на эту твою честь! — грустно улыбнулся Йожица.

— Не говори ничего Ивице, не надо его тревожить. Кто знает, может, он примчится, разъяренный, домой и ничего хорошего это не принесет, только новые беды да несчастья.

— О чем ему не говорить? — сунул музыкант трубку в зубы.

— О чем? Да о том, что мы видели и что о ней говорят.

— Вот как? Ну, тогда я тебе скажу всю правду, — отложил Йожица трубку и стал доставать кожаный кисет. — Я для того только и иду к нему! Все нужно открыть парню, всю правду надо замесить в этот горький калач. Пусть ест, пусть знает. Да, да, пусть ест! Пусть весь съест, каким бы едким и страшным он ни был, в одни присест съест! Тогда все по-иному повернется, голубица моя. Поглядишь, сама поглядишь! Только так его можно спасти! Только так его можно приковать к наукам, чтобы он не осрамил нас, чтобы мы не ударили в грязь лицом. Он сам все поймет, все увидит. Туман рассеется, исчезнет! А наш Ивица возблагодарит бога за то, что у него чище и светлее на душе станет и глаза откроются. Я тебе говорю, выгонит он ее из нашего дома! Пусть отправляется с богом куда хочет. Волов да «храм» в кошелке не унесет. А если и унесет, пускай, главное сына спасти!

— С богом, Йожица! — протянула жена ему обе руки, а он, с наслаждением раскурив свою вечную спутницу-трубку, затянулся два-три раза, поправил мешок и переступил порог своего дома.

— Будь здорова, мать! Все будет хорошо!

— Счастливой тебе дороги, Йожица! Поклонись ему, поклонись нашему дорогому Ивице! Дай бог чтоб исполнились твои слова, чтоб не отвернулись от нас счастье и удача!

Долго музыкант Йожица искал в городе своего сына Ивицу, а когда ему все наскучило и он уже собрался домой, в какой-то лавке вдруг увидел камердира Жоржа и бросился к нему.

— О Дармоед Йожица! Здорово! Это хорошо, что ты наконец пришел! — мягко трепал камердир его по плечу. На нем уже не горели блестящие пуговицы, не украшала высокая белая с золотыми галунами камердирская шляпа. Господин Жорж сгорбился, голова его клонилась к земле, а позвоночник согнулся дугой, как бывает с людьми, на которых за одну ночь обрушиваются болезнь, немощь, холодная тяжесть старости с кашлем, бессилием и расслабленностью всего организма.

— Ну, как ты, дорогой родич? Ты вроде бы постарел да усох! — музыкант критическим оком осмотрел голову господина камердира, на ней тут и там пробивалась седина, а волосы были серыми, грязными и свисали вдоль широкой камердирской шеи, а та словно втянулась, и пожелтевшая кожа на ней собралась крупными складками. Да, не лоснились, как некогда, старательно прилизанные волосы, не блестели от пахучей помады. Теперь они были порядком растрепаны, хотя все еще густые, кое-где из лохм торчали перышки, трепетавшие на ветру, наподобие грешной души между землей и небом. Видно, перины или подушки почтенного господина камердира Жоржа полопались и разорвались.

— Постарел, да, — кивнул головой камердир. — Беды навалились на мою счастливую жизнь, как волк на стадо овец! Все переменилось, дорогой мой Йожица. Может, волк этот унюхал меня на том пожарище, когда сгорел в беспощадном огне наш милостивец? Ох, даже подумать страшно! И вспомнить боюсь, сразу сердце сжимается, будто кто за горло схватил, дыхание спирает, и я весь зеленею, как трава. С тех пор не видел я больше радости! Эх, так-то вот! Все на свете погибнет и пропадет!

— Был я там, был, — перекинул музыкант свой мешок с левого плеча на правое. — Всюду был, а найти его нигде не могу. Может, ты что-нибудь о нем знаешь, родич?

— О нем? О ком — о нем?

— Да о моем сыне, Ивице!

— А! Об Ивице! Да мы ведь только повстречались, только говорить начали… Разве за одну минуту со всеми делами разберешься! Так вот, говорю я… — хватал воздух камердир Жорж, не зная, о чем говорить прежде. — Так вот, — повторил он снова. — Да, Ивица! И ты, Йожица, ничего не знаешь? Он ни слова вам не написал, что ли? Да он у меня квартирует и столуется, как вернулся сюда доучиваться, — стал зевать камердир, похлопывая себя по губам. — Дьявол бы все побрал, — продолжал он. — Ночью не сплю, от этого будто разум теряешь, мозги туманом затягивает. Дьявол бы все побрал! Так на чем мы остановились? На чем? Голова совсем не варит! Дьявол бы все побрал!

— Да как же он живет и столуется у тебя, господин камердир? Может, ты нашел себе нового милостивца? — перебил музыкант Йожица беспрерывное Жоржево «Дьявол бы все побрал».

— Эх, никакой я больше не камердир! Скоро мое камердирство на голых локтях засветится, даром что когда-то красовалось оно да цвело пышным цветом, — плачущим голосом говорил камердир Жорж и показывал чуть не со слезами на глазах весьма потертые локти своего потрепанного сюртука.