В регистратуре - [124]

Михо много ездил по свету, но никогда его глаза не видели такой красавицы, какую довелось увидеть в собственном доме.

Поначалу он все задумывался и покусывал свои красивые, пожалуй, излишне пухлые губы, над которыми чернели тонкие усики, что очень красило его смуглое овальное лицо. Но главное — глаза! Горячие, смелые, пронзительные глаза! Лаура или, как истая комедиантка, мастерски притворялась, или действительно не могла выдержать взгляда Михо, и опускала глаза. Но у Михо были основания думать, что его долгие-долгие взгляды ей не так уж неприятны. А он? В нем гармонически соединялся здоровый, сильный, всегда бодрый крестьянин и полугосподин. Барство пронизывало все его крестьянское существо, торговля, путешествия и общение с людьми в далеком мире создали Михо полугосподское положение. С первого взгляда в нем была видна серьезность и решительность, пронизанная то извечной крестьянской грубостью, то стоическим самоотречением, то непоколебимой верой в себя. Комедиантка Лаура хорошо изучила его и первое время побаивалась, а потом почувствовала к нему сердечный интерес. Очень быстро Лаура дала понять Михо, что Ивица только эпизод в ее жизни, и Михо отплатил ей той же монетой, заговорив о своей супруге Юсте.

— Эх, все это старые связи и дружба с покойным газдой Медоничем, ведь тем, что я есть, я одному ему обязан! Да еще мой отец, он уж так старался, из кожи вон лез, вот я и стал мужем Юсты и хозяином всего состояния Медонича. Сами видите, дивная Лаура, — тут она лукаво погрозила ему пальчиком и покраснела, заглядевшись на его широкие плечи и могучую грудь, — сами видите, Юста добрая и верная жена, но до чего ж уродлива! Ох, какой она когда-то была гордячкой! А теперь один бог знает, почему переменилась. Я предпочел бы видеть ее высокомерной и гордой, как в девичестве. Тогда она не казалась бы мне такой уродливой.

— Послушайте, господин Михо, не говорите о своей жене, что она уродлива! Женщина не должна позволять себе быть уродливой! Вы просто злодей!

— Оставим это, дивная Лаура! — склонился к ней барышник.

— Ну, ну! Опять! Берегитесь! Юста идет!

И оба замолчали, прислушиваясь…

— Нет, ее еще нет, — сказал Михо. — Моя жена в самом деле уродлива, я это слишком хорошо знаю, и не утешайте меня! Сколько раз я слышал за своей спиной кое-что и похуже: «Я бы не взял ее в жены, даже если б за ней шло три царства, а не только добро Медонича, но Михо сперва зажмурил один глаз, потом второй. Ему ничего не нужно, кроме богатства… он и чертову мать обнимет и к груди прижмет». Они метят в нее, а попадают в меня. Видите, я не таюсь перед вами. Одна вы не гнушаетесь мной! Сколько раз я читал на вашем лице и в глазах то же самое, когда украдкой смотрел, как вы глядитесь в зеркало, а потом переводите сочувственный взгляд на Юсту. И щуритесь так мило и очаровательно.

Тут внезапно в комнату вошла Юста. Михо покраснел до ушей, а Лаура устремила внимательный взор в окно, куда-то далеко-далеко.

Шло время, от Ивицы не было никаких вестей. Он не писал ни родным, ни прелестной Лауре, и домашние тоже ничего ему не писали.

Музыкант Йожица и его супруга впали в глубокую тревогу, лица у них почернели, щеки запали, как бывает, когда душу гложет глубокая, тайная, неизлечимая боль, печаль или горе и нет надежды, что когда-нибудь придет им конец или они станут полегче… Часто проходил целый день, а они не произносили ни слова, будто были в чем-то друг перед другом виноваты.

— Йожица, я больше не сомневаюсь, он к ней ходит… Нынче ночью, только петухи запели, ты себе спал да похрапывал, а у меня сна ни в одном глазу, вскочила я с кровати, оделась и вышла. Темно было, как в печке, самая полночь, когда упыри да нечистая сила по свету шатаются, а ведьмы где-то у озера шабаш справляют с чертями да русалками. Я тихонько прошла за угол, да так вдруг страшно стало, затряслась я, что осина. Из хором упала полоска неясного, дрожащего света, скрипнула дверь, ключ изнутри повернулся, и показалось черное привидение — мужчина, давай он руками перед собой щупать, словно с предутренней темнотой боролся. А и вправду темно было, руки своей не видишь. Я стою за углом, а призрак на углу остановился, огонь высекает, трубку закурить хочет, поднес трут к лицу, увидела я лицо призрака и чуть не вскрикнула с перепугу — это был он! Утром сегодня до полудня три горы пробежала, чтоб разузнать, дома ли газда Михо. А мне говорят — вчера вечером уехал по торговым делам. Вот как! Не сомневайся, не обозналась я! И ты можешь не сомневаться! — горевала жена Йожицы, повесив голову и опустив глаза.

— Значит, все-таки он, барышник Михо! Что-то теперь запоет коротыш Каноник? — злобно бормотал музыкант, даже не взглянув на жену.

— Что нам до него, до Каноника, нам-то что делать? И что с нашим сыном будет?

— Дура! Что с ним будет! Что будет, то и будет! Заслужил! Вместо книг да наук связался с девкой и не спросил, кто она, чья, откуда родом? Видеть ее не хочу! И нечего на нее глядеть, нечего с ней встречаться да разговаривать. Выстроила тут барский дом, пусть сидит в нем! Дом на горбу не унесешь. Она нам горстями сыплет, а мы принимаем, пока она здесь. Ивица не подает о себе вестей, ровно сквозь землю провалился! Одному богу известно, он-то все видит, все слышит и всем воздает по своей воле бесконечной, где он. Может, все к лучшему. Я ведь уже давно что-то чувствовал. Вот так бывает, когда идешь по неведомому краю в тумане, видишь что-то темное, вроде колокольня церковная. Подойдешь ближе, а туман так сгустился, так все кругом заволокло, будто сплошная стена поднялась перед тобой от земли до неба. Шагнешь еще раз-другой и чуть носом не упрешься в колокольню. Ан нет! Какая колокольня? Высокий стог сена. И теперь так же: давно что-то чувствовал, хоть и смутно. И уперся, прости меня боже, прямо в колокольню, то бишь в стог сена! Молчать надо, жена, тут ничем не поможешь. Пусть этот нежданный-негаданный поток бурлит и мчится своим путем. Что уже стряслось, того даже самому богу, слава ему и благодарение, не исправить так, будто этого вовсе не было.