В регистратуре - [128]

«Вот какое у меня венчание! Вот как моя семейная жизнь начинается, уже в первый день это чудище тычет под ребра, да так, что из меня душа вон! И-и-и! — рыдала она. — Гляди, сколько сватов за нами едет! Захоти я, каждый был бы моим, у любой отбила бы, стоило только пожелать. Да какие парни шикарные! На щеках еще розы цветут, молодость так и брызжет с лица. А этот старый мерин («Разрази ее гром, отточила свой зловредный язык!» — проворчал я в бешенстве, а сделать ничего не мог — кровь все еще текла из носа ручьем), этот старый мерин, — повторила она, толкнув меня в бок, — этот выжатый, высохший лимон тогда только и был на что-то годен, когда таскал вино да жареное мясо с Меценатова стола! Тьфу, тьфу! Вот какой у меня супруг! И-и-и! — скулила она. — Лучше мне повесить жернов на шею и броситься в самую глубокую реку… И-и-и», — стонала моя новобрачная, умудряясь чем дальше, тем больше выказать все прелести своего поганого языка и глотки.

«О, жернов ты и сейчас можешь повесить на шею и броситься в самую глубокую реку!» — выдавил я, с трудом удерживая кровь. А она как завизжит:

«Что? Что ты посмел сказать, соблазнитель проклятый, сатана рогатый, осьминог, скорпион, ящерица, крокодил! Что ты сказал? А ну-ка повтори еще раз, если ты смелый!» — замахнулась она кулаком, целясь куда-то, возле моего носа.

Я — ни слова. Уж очень мне по вкусу пришлись новые прозвища: крокодил, ящерица, сатана, соблазнитель. Это было куда приятней слышать, чем «старый облезлый мерин».

Тем и закончился свадебный поезд.

Вернулись мы в свою корчму, лучше сказать, в наше жилище, и сразу пошел свадебный пир.

«Поглядите на моего бедненького, доброго и храброго Жоржа! — нежно обхватила она мою шею, потянула к себе и обняла. — У него почему-то кровь пошла носом, он всю дорогу заливался кровью, не мог слова вымолвить. Ох, а вдруг это плохая примета? Скажите, люди! Скажи ты, голубь мой сладкий!» — принялась она меня целовать.

«Змея! Змея!» — думал я, чуть не задыхаясь в ее объятиях. А она себе перемигивается со сватами, лицемерно подает знаки — кучерам одни, камердирам другие, лакеям третьи. И все понимают, подмаргивают ей в ответ. Одному шепнет умильно, ущипнет неизвестно за какое место, а он только ухмыляется в усы и с сожалением на меня поглядывает. А шептала она ему, если я не ослышался, вот что: «Теперь наконец я свободна. Постучи как захочешь, и дверь тебе будет открыта! Погляди на этого мула! Чем не муж? Он прямо создан для того, чтоб отечески защищать и прикрывать мою свободу, если я слишком далеко зайду…» Так она кружила головы мужчинам. А те орут, от смеха лопаются. «Дьявол да и только! Вот так баба! Ах, камердир, камердир!» Бабы их вроде бы начали хмуриться, не по душе им была такая разнузданность. Тут она снова накинулась на меня: «Сердце мое, пей! Душка мой, пей! Голубь мой, пей! Горлинка моя, пей! Сегодня наша свадьба! Разве ты меня не заслужил? Так и пей себе на славу! Пусть все видят, какой ты у меня молодец, муженек мой дорогой, выпотрошенная кляча!» — последние два слова она шепнула мне на ухо, и тут же опять давай обниматься да ласкаться. Я и вправду напился вдрызг. Свет в глазах помутился. Вместо одной головы моей благоверной видел девять, вместо одного гостя — четверых. Понятия не имею, как эта свадьба кончилась и что со мной дальше было. Ух! Так вот началась моя семейная жизнь. Дьявол бы все побрал! Так и до сих пор идет. На людях супруга лижет меня, ласкает, целует — чистый ангел! А как одни останемся — пощечины, зуботычины, старый мерин, выжатый лимон, загнанная кляча! И так изо дня в день — мать Люциферова со дна черного ада, не иначе! Дьявол бы все побрал! Корчма наша процветает — всегда полна гостей, простых и важных, больших господ и перепачканных крестьян, полицейских и слуг! Всем она за сестру, все ей «ты», и она всем «ты». Эти бродяги со мной братаются что ни день. Так она хочет, и все подчиняются. Дьявол бы все побрал! Важные господа зовут на стаканчик, серьезно беседуют со мной о хозяйстве, о добром вине, о городских новостях, а потом, ясное дело, отправляют за табаком или еще за чем. А только я за порог, моя супружница усаживается на колени то к одному, то к другому, того за ус дернет, того за щеку ущипнет, тому шепнет, а тот обнимет ее вокруг пояса, а она ему ласково подмигивает, грозит пальцем и тяжко так вздыхает будто оттого, что скоро вернусь я, главное несчастье ее жизни и злой рок. Дьявол бы все побрал!

Как пришел твой сын продолжать учение, встретились мы с ним, как с тобой сегодня. Он мне и говорит, что слышал в городе о моей женитьбе, о моем житье. Слово за слово, и договорились — лучше всего ему остаться у нас на квартире. Парень сказал, что денег у него довольно, сейчас его опекает да благодетельствует родственница Мецената, Лаура, она поселилась в нашей глуши. Лаура опекунша и благодетельница?! Я прямо окаменел от удивления. Долго ворочал мозгами и так, и эдак, пока не сообразил: «Ну и ну! До чего ж умна и хитра эта родственница! Она, еще Меценат жил, загребла его богатство!» Я стукнул себя по лбу и давай тянуть за язык школяра Ивицу, выпытывать у него все. Но парень молчал, пожимал плечами и под конец сказал: «Ничего, ровно ничего не могу вам ответить, уважаемый господин камердир! Отведите меня наконец к себе, чтоб посмотреть, что вы мне предлагаете, и обо всем договориться!»