В регистратуре - [120]

— Однако они еще не накудахтались досыта, — утер нос рассказывающий музыкант. — Тут горбатая Яница Колачева, сам черт в юбке, выскочила:

— Вот и надо благочестивым, почтенным прихожанам, бдительным да осмотрительным, рассказать все нашему духовному пастырю!

— Глянь-ка на Яницу, старую грешницу! Ловко придумала! — снова начал горемыка Юре, высморкавшись в корявую ладонь и вытерев ее о грязные заплатанные штаны. — А почему бы нам самим не пойти к господину жупнику, раз мы здесь все вместе собрались! Пусть знает, о чем радеют его верные души! Он еще нас в свою золотую книгу впишет, коли мы так печемся о богоугодном деле.

— Ты, Юре, лучше сходи сам. Сдержишь слово, в воскресенье мы об этом уже будем знать, и вот, руку на отсечение, поставлю тебе перед церквой ракии на целых два гроша, согреть праведную христианскую душу, — подбивала его старая Барка.

— А ты правду говоришь, не обдуришь, почтенная богомолка? — раскрыл рот чертов Юре.

— Как сказала, так и будет! Барка никогда еще веру не продавала, клянусь вот этими святыми четками! — подняла старуха руку, чтоб лучше было видать ее четки, оскалила свои кривые зубы и глаза к небу вывернула.

— И этот разговор даром не прошел, — со злостью шлепнул музыкант ладонью по столу, а жена прямо окаменела, стараясь получше расслышать, что было дальше.

— Вчера жупник прислал за мной церковного сторожа. Я не стал тебе сразу говорить, что там да как было, хотел прежде обмозговать, что делать. Вхожу я после службы в церковную канцелярию, а там полно прихожан что мужчин, что женщин. Жупник у стола сидит, то ли пишет, то ли считает, дымит трубкой на длинном господском чубуке, а вокруг пахнет, будто не табак в трубке, а ладан с гвоздикой. Я ему смиренно так: «Слава Исусу!» — и поцеловал руку. Он поглядел на меня угрюмо поверх очков и зашептал себе под нос что-то непонятное, а потом занялся другими. Когда я один остался в церковной канцелярии, священник встал, бросил на стол трубку, очки, прошелся два-три раза от окна до двери и обратно, руки потирает. Наконец остановился против меня:

«А! Музыкант Йожица! Я слышал, ты господином стал! А что поделывает твой школяр Ивица? Я, право, не знаю, с каких пор не видел его в церкви. Последний раз он мне второпях сказал: «Прощайте!», он ведь на другой день намеревался вернуться в город продолжать учение. Но, похоже, ему науки, как черту ладан! Что произошло? Ты его женил в городе, и он привел в твою бедняцкую лачугу барышню, франтиху, щеголиху с гонором… или еще что? Ну-ка, выкладывай, что там у вас!»

Я пожал плечами. Ей-богу, не знал, что ответить. Почесал за ухом, открыл было рот, а слова в глотке застряли.

«Ну, я вижу, ты сам ничего не знаешь, язык к горлу присох, — говорит священник. — Я б твоих молодых сюда вызвал, у меня есть на это власть, и уж как там они хотят. Но я решил сперва с тобой переговорить. Что ж они намерены делать? Ведь они крещеные католики, овцы из моего стада. Где это видано — заявились в приходе вроде цыган или птиц перелетных, сожительствуют да скрываются от людей?! И спросу никакого! Одна — господского рода и племени, другой, видит бог, — мой прихожанин, но учился, готовился для иной жизни, много выше. И вот они обосновались у меня в приходе, а ответ держать не хотят ни перед собой, ни перед богом! Я такого беззакония не простил бы ни собственному отцу, ни себе самому!»

Я схватился за голову, мозги у меня будто закипели, заворочались, точно какая тайная сила пустила в ход мельничное колесо.

— Господин жупник, — начал я запинаться, — я всегда был верной вашей овцой… никогда меня ни в чем не упрекала ни церковь, ни школа, ни власти, ни людской, ни божий закон. Я, я заверяю вас, господин жупник, я сам себя не пойму, и тех не пойму, о ком сейчас поминали… Понять не могу, к чему это все ведет, и ума не приложу, что надо делать, с какого конца взяться. Барышня эта приехала, когда сын собрался в город продолжать учение… и наш дом тут же поднялся, расцвел, словно по волшебству, за одну ночь все преобразилось. В моем доме вдруг пошла богатая, господская жизнь, какая мне никогда и не снялась. Где вчера были горе да беда, черный крестьянский хлеб да пустые щи, там сегодня дом ломится от всяческого изобилия… Взять ли белый как снег хлеб, румяное жаркое, на которое глянешь, слюнки текут, деньги? Чего только душе угодно, все есть! Да вам, верно, известно, господин жупник. Как же мне теперь быть? Я… я не могу на это ответить, не придумаю, что решить! Поступайте, господин жупник, как сами знаете, вы наш духовный пастырь, вы печетесь о наших христианских душах. Призовите их к себе, расспросите обо всем, научите и прикажите!

Священник походил по канцелярии, потом остановился, положил обе руки мне на плечи: «Ладно, Йожица! Прежде всего сам хорошенько подумай, а уж тогда серьезно поговори с сыном, скажи ему все, что сегодня здесь слышал. Не одумается, призову сюда и сам примусь за него. А теперь — будь здоров! Случится вдруг что-нибудь неожиданное, если не будешь знать, как поступить, беги ко мне. Будь здоров!» — так закончил свой рассказ о разговоре со священником Йожица и встал со своего места. Вздохнул, потер лицо, глаза и обратился к жене: