В пучине бренного мира. Японское искусство и его коллекционер Сергей Китаев - [60]

Во все это Тикамацу включил с десяток исторических персонажей и множество аллюзий. Мелькают имена Огури Сотана (XV век, ранний художник школы Кано) и Кано Мотонобу (XVI век, ведущий художник Кано). Оживший тигр, сошедший с картины последнего, дает завязку действию – окрестные крестьяне напуганы, что у них за околицей бродит тигр (хотя никаких тигров там никогда не водилось). Здесь Тикамацу использует мотив нарисованного “как живого” и потому сбегающего с картины животного, популярного на протяжении веков в китайском и японском искусстве. Сюриноскэ, лучший ученик школы Тоса, храбро перечеркивает ожившее изображение, и тигр исчезает. (Вспоминается выражение Мао Цзэдуна: “Империализм – это бумажный тигр”.) При этом реальный Сёгэн, мастер школы Тоса, учитель Сюриносукэ, не хотевший принимать к себе Матахэя, жил на два-три поколения раньше Мотонобу, а реальный Иваса Матабэй, с коего отчасти списан Укиё Матахэй, – на сто с лишним лет позже Мотонобу.

Получается, что если для сравнения перенести на русскую почву перипетии этой пьесы, то в драме были бы задействованы, скажем, Карл Брюллов и Александр Иванов (Сотан и Мотонобу), а ректор Бруни (Сёгэн) с трудом разбирался бы со своими непослушными учениками вроде Крамского или Репина. Впрочем, было бы еще нагляднее, если бы эти русские художники жили с разбросом в два-три столетия.

Теперь о Сокрушительнице Городов, Чей Дух Вызывается Куреньями. Исторический Кано Мотонобу был не только талантливым художником, но и деловым человеком. Он удачно женился на дочери главы школы Тоса, нейтрализовав в некоторой степени соперничество последней. В пьесе он только собирается это сделать, но невеста, увы, умирает. Однако она является жениху в виде дымного духа. Здесь Тикамацу обратился к сюжету о наложнице ханьского императора У-ди (I век до н. э.), дух которой некий обученный магии даос вызывал к тоскующему императору особыми куреньями. Об этом писал популярный в Японии танский поэт Бо Цзюйи (IX век) в поэме “Стих о супруге Ли” (“Ли фужэнь ши”). И Тикамацу, равно как и его аудитория, и, разумеется, Куниёси в начале XIX века, все эти тексты и перипетии из тысячелетней давности китайской литературной классики и японской истории искусства знали.

Следует заметить, что, поскольку сюжет с художником Матабэем и его ожившими картинками пришел к Куниёси через театр кабуки, своих персонажей он срисовал с популярных тогда актеров. Вообще-то он не очень любил изображать актеров; воины и всякие исторические сюжеты были ему ближе. Но за несколько лет до создания этого диптиха дряхлеющий режим сёгуната среди множества ограничительных законов, которые его чиновники лихорадочно сочиняли, стремясь удержать перерастающую правительство страну, приказал не публиковать больше портреты актеров и куртизанок. Это было в ходе так называемых Реформ Тэмпо первой половины 1840-х годов. В результате издатели и художники восприняли это как вызов, и портреты звезд сексуальных и драматических искусств стали появляться в виде исторических или мифологических персонажей или даже рыб или кошек. Куниёси был известен своим фрондерством и воспользовался случаем засунуть в, казалось бы, театрально-мифологическую композицию портреты популярных актеров[200]. За это и подобные прегрешения он был подвергнут административному аресту. Но пора уже перейти к героям картинок Матабэя, явившихся ему в ночном кошмаре.

Итак, в основе идеи Куниёси лежала легенда о проникновенной силе кисти Матабэя. Придать сходство с актерами, попавшими под запрет властей, персонажам картинок из Оцу было вполне естественно.

Сам Матабэй изображен похожим на известного актера Итикаву Кодандзи Четвертого. Я, правда, не обнаружил такой его роли в списке на авторитетном сайте kabuki21.com, но верю своим коллегам из Университета Рицумэйкан. Художник сидит на голубом фоне, а большая часть композиции имеет желтый фон. Это область его видений, вроде пузыря в комиксах.

Десятка основных персонажей картинок оцу-э (оцу-э дзю̄сю) начинается справа. Из черной арки (это грозовое облако) свешивается краснокожий персонаж с мощным обнаженным торсом. На голове его маленькие рожки, а в руках якорь на канате. Это синтоистский бог грома Райдзин, он же Каминари. Одно из его основных занятий – устраивать гром и молнию, летая по небу и колотя в барабан. Его-то он и уронил и пытается теперь подцепить с помощью якоря. Смысл этой фигуры в том, что и мастер своего дела может иной раз допустить оплошность. Физиономия Райдзина напоминает актера “грубого стиля” (арагото) Асао Окуяму Четвертого.

Под Громовиком приплясывает на одной ноге миловидный юноша с соколом на левой руке (актер Накамару Кантаро). Это такадзё – сокольничий. Морализирующий смысл здесь толком не ясен; возможно, следует задуматься над тем, что он топает в одних носках, а когтистую птицу держит голой рукой без специальной перчатки, т. е. ведет себя мужественно, несмотря на видимое неудобство.

За сокольничим расположилась пара персонажей, хорошо знакомых по Семи богам счастья и удачи. Это Дзюро̄дзин, бог долголетия и мудрости, с огромной от большого ума головой и лицом актера Араси Кангоро, и Дайкоку, бог богатства, с чертами Бандо Садзюро. Приятное обычно божество здесь трудно узнать: полуголый вид и свирепое выражение лица не соответствуют его обычной иконографии. Но спасает специфическая шапочка и выглядывающая из-за его спины колотушка, выколачивающая деньги. Подставив лестницу, он бреет макушку Дзюро̄дзина. Помимо комического эффекта от этой карикатурной сценки здесь подразумевалась такая мораль: