В пучине бренного мира. Японское искусство и его коллекционер Сергей Китаев - [59]

). В нескольких легендах ворон играет роль путеводителя императора или принца. “Нихонги” сообщает, что огромный ворон Ятагарасу, посланный небесными богами, помогал Дзимму-тэнно, первому императору, потомку солнечной богини Аматэрасу, перевалить через горы Кумано в его походе против варваров. Принцу Хатико (начало VII века), заблудившемуся при паломничестве на гору Хагуро, помог выбраться огромный трехногий ворон с красными перьями. В Древнем Китае красные трехногие вороны символизировали нечаянную радость, считались вестниками счастья (об этом, например, повествует хроника “Люйши чуньцю”), но прежде всего ворон считался солярной птицей, о чем рассказано в “Шань хай цзин” и “Хуай нань цзы”.

Существовало особое святилище Карасу-мори (храм Воронов) на горе Такамияма, а на амулетах другого известного храма в Кумано Хонгу (в деревне Исаса префектуры Вакаяма) изображение пятнадцати священных воронов составляло магическую мантру из пяти санскритских букв.

В японской литературе одно из первых лирических описаний воронов содержится в “Записках у изголовья” Сэй-Сёнагон. Вороны изображались вокруг будды Амиды в его Западном раю на картинах хэйанской поры; такая картина сохранилась (впрочем, довольно плохо) над входом в храм Бё̄до̄ин, что в Удзи, неподалеку от Киото. Часто в китайской и японской литературе с воронами связывается упадок, запустение былого великолепия, одиночество и заброшенность. Едва ли не самое знаменитое хайку Басё посвящено ворону:

 На голой веткеворон сидит одиноко.Осенний вечер. 

Пер. В. Марковой

Замечу, что в японском оригинале есть великолепная аллитерация на “кр”, впрочем, в японском языке вороны каркают “ка-ка”. По-русски аллитерацию можно попытаться переложить на свист осеннего ветра:

А что касается живописи этого мотива, то иконография восходит еще к средневековому Китаю. Со времен династии Сун существовал сюжет “Замерзшая ворона на старом дереве” (кит. куму ханья 古木寒鴉), Кёсай его подхватил и интерпретировал.

25 Чудо со знаменитыми картинами Укиё Матабэя

1853

Miracle of Celebrated Paintings by Floating-world Matabei. 1853

浮世又平名画奇特 Ukiyo Matabei meiga no kidoku

Диптих. Цветная ксилография. Формат ōбан. Подпись: Итиюсай Куниёси га. Резчик: печать Хоритакэ (Ёкогава Такэдзиро). Печати цензора: Фуку (Фукусима Гиёмон); Мурамацу (Мурамацу Гэнроку); Бык, 6 (1853, 6-й месяц). Издатель: Кохэй 越平 (Косимурая Хэйсукэ). Каталог 2008, т. 1, № 317, инв. № А.29556, А.29557. Воспроизведен отпечаток из: Театральный музей Университета Васэда

Утагава Куниёси

Utagawa Kunoyoshi

歌川国芳

1798–1861

III-25

Композиции Куниёси часто перегружены, и эта не исключение. Но в данном случае есть некоторое оправдание: ему надо вместить толпу (точнее, десять) разнородных персонажей, которые ожили под чудодейственной кистью его собрата по профессии, художника, известного по прозвищу Укиё Матабэй. Впрочем, такого художника не существовало в истории живописи. Он принадлежит истории драматургии, ибо таковой персонаж играл центральную роль в пьесе Тикамацу Мондзаэмона (1653–1725) “Кэйсэй хангонко” (傾城反魂香), что можно передать как “Сокрушительница Городов, Чей Дух Вызывается Куреньями”.

Тикамацу, крупнейший японский драматург XVII века, приписал Матабэю начало создания картинок Оцу – ярких лубков, массово производившихся в городке Оцу, лежавшем на тракте меж двух столиц и включенном в экономику путешествий. Собственно, он использовал легенду о том, что реальный художник Иваса Матабэй (1578–1650) явился основоположником стиля оцу-э – “картинки из Оцу”. Картинки из Оцу охотно покупали все проезжие и прохожие; этот локальный бизнес существовал более двухсот лет, вплоть до прокладки железной дороги, когда поезда стали мчать потенциальных покупателей мимо. А покупали их за то, что, сообразно массовым вкусам, это было красиво и весело. Кроме того, изображения богов, демонов и героев могли защитить в случае надобности владельца или по крайней мере внушить ему благие помыслы. Именно в этом качестве они и сошли с бумаги и пришли на выручку Матабэю, когда тот, по преданию, попал в переплет. Художник потрясен, ибо на больших листах, которые он только что закончил, остались лишь смутные силуэты – сами фигуры восстали с плоскости и обрели плоть.

Как обычно, в основе композиции Куниёси лежит многослойный культурный палимпсест. Главным источником идеи об оживающих картинах (и мы опустим здесь древнекитайские прообразы, чтобы не уйти слишком далеко) здесь служит пьеса, игравшаяся в театре кабуки, “Кэйсэй хангонко”. К толкованию этого витиеватого названия мы обратимся позже, а сейчас следует сказать, что основная идея этой пьесы проста и величественна: великий талант в искусстве всегда пробьет себе дорогу, даже сквозь камень. Ее герой – бедный художник и к тому же заика Укиё Матабэй (он же в пьесе – Оцу-но Матахэй). Его не принимают всерьез (и не принимают в престижную школу Тоса, а это слава и деньги) и даже не разрешают отправиться спасать принцессу от разбойников, потому что он заика. Его удел – продавать дешевые картинки-лубки для бедноты городка Оцу. Тогда Матахэй решает совершить харакири, но перед смертью верная жена советует ему нарисовать свой портрет на камне, который установят ему на могиле (кто ж еще заику станет рисовать!). Молчун-заика, который во всем слушается болтушку-жену, рисует на камне – и силой его проникновенной кисти рисунок проступает с другой стороны камня. Наблюдавший за этим в щелку суровый учитель Тоса Сёгэн потрясен. Он вспоминает, что такие чудеса дотоле случались только в давние времена в Китае с художниками Ван Сичжи и Чжао Мэнфу; нарекает Матахэя именем Тоса Мицуоки (реальный знаменитый Мицуоки жил на поколение позже), велит выдать ему новые штаны, именную кисть и разрешает идти спасать принцессу. Матахэй довольно долго танцует танец проникновенной кисти и победно уходит за кулисы. Занавес.