В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции - [133]

Я в это время получал не только множество книг (по почте или с оказией), но даже газету «Русские новости» из Парижа и из Принстона от Берберовой, переписывался так откровенно, что раз или два у нашей веранды появлялся и стоял круглые сутки «Жигулёнок» с четырьмя гэбистами, которые задыхались на солнце в своей железной банке, но не выходили, а мы с мамой воды им не предлагали. Но Некрасову никогда об этом не говорил, считая, что на него полагаться нельзя. Впрочем, и Гелий Снегирёв пишет, что из-за пьянства не вполне доверял Некрасову и не дал ему менее крамольное, поскольку полностью в Советском Союзе изданное, полное собрание стихов Коржавина, которое Наум, уезжая из СССР, доверил Снегирёву. Но и у Некрасова во время обыска обнаружилось несколько эмигрантских изданий, о которых он мне тоже не говорил. Но на допросе сказал, от кого получил одно из них, прямо подведя знакомого к аресту за распространение антисоветской литературы. Соответственно, я не бывал у него, когда приезжали Галич, Володя Войнович.

В общем, если говорить прямо, встречались мы с ним чаще, чем с кем-нибудь другим, но как собутыльники, каждый при этом жил своей отдельной жизнью: он – как один из наиболее известных тогда деятелей демократического движения, я – хоть и выгнанный из университета, но наивно полагающий, что в Советском Союзе можно жить, чувствуя себя свободным человеком, испытывая антисоветские настроения в довольно жесткой форме.

Относиться с некоторым сомнением и даже с недоверием к рекомендациям Некрасова и бесконечного количества его друзей у меня появились основания в первые же месяцы моего вынужденного возвращения в Киев.

Мы с женой жили там уже три месяца, я получал какие-то мелкие гонорары из Москвы, но Тома никакой работы найти не могла. Декану факультета журналистики она пообещала, что использовать распределение в «Робитнычу газету» не будет, так как вакансий там нет; ни в одной другой газете ей, русской и выпускнице Московского университета, работы не находилось. Но у нее как учившейся в международной группе было еще и удостоверение переводчика с английского. С этим удостоверением ее охотно взяли на работу в агентство молодежного туризма «Спутник» в качестве экскурсовода, и она уже начала заполнять анкету, как ей между делом объяснили, что о каждой группе, которую она будет водить по Киеву, ей надо будет вечером написать отчет: кто что говорил. Тома отказалась, и предложение о работе отпало. И тогда я спросил Виктора Платоновича, который знал и которого знал весь Киев, не может ли он помочь Томе с работой. Некрасов тут же мне сказал: «Конечно», – и через пару дней сообщил, что на филфаке Киевского университета есть международное отделение – там может найтись переводческая работа, он уже поговорил со своим приятелем (у него все были приятели) – деканом факультета, и дал его телефон.

Тома пришла, показала свой диплом и удостоверение и договорилась, что через пару дней ей скажут, удастся ли что-то для нее подыскать. Когда она опять пришла к декану, у него в кабинете были два молодых человека, указав на которых, декан торопливо сказал: «Эти товарищи хотят вам что-то предложить», – и исчез из кабинета.

«Товарищи» сказали, что им очень интересно, что Тома родом с Украины, из Николаева, но русская и закончила факультет журналистики Московского университета, а потом как-то плавно перешли на то, что у них и зарплаты выше, и квартиры дают без очереди, а ведь вы, кажется, живете со свекровью… Когда Тома вдруг поняла, что ее зовут работать в КГБ, она, по-видимому, так побледнела, что молодые люди засмеялись:

– Да вы не волнуйтесь, никого расстреливать вам не придется…

На этом, с их просьбой еще подумать, они и расстались, а я больше не просил Некрасова о помощи. Было ясно, что он и сам не понимает, чего стоят некоторые из его бесчисленных знакомых.

Была, впрочем, у меня и еще одна просьба к Некрасову. Уезжая из Москвы, я надеялся, что, может быть, в Киеве, где Шаламова не знают, удастся напечатать хоть что-то из его прозы. Мы вместе с ним отобрали «неколымский» рассказ «Академик» – почти автобиографическое описание визита к знаменитому тогда Колмогорову, и Шаламов даже, чего не делал никогда, предложил, если возникнут проблемы в редакции, снять последнюю фразу, расставляющую все точки над «и», но, может быть, не обязательную в силу ее прямолинейности. В Киеве был русскоязычный литературный журнал «Радуга», где Некрасов, конечно, никогда не печатался – это было им не по чину, но, будучи самым известным русским писателем в Киеве, пользовался там влиянием и был, кажется, членом редколлегии. Шаламова он никогда не читал и им не интересовался, великим писателем считал Солженицына, но мне согласился помочь и позвонил главному редактору «Радуги». В конце концов, и я для него был не мальчик с улицы – еще недавно заведующий отделом критики в журнале «Юность». Но и здесь рекомендация Некрасова не сработала: рассказ Шаламова напечатан не был.

И продолжалось наше вино-водочное знакомство с Виктором Платоновичем. Я мог даже не заходить к нему: достаточно было просто вечером приехать на Крещатик – и он почти каждый день был там с юной компанией, теперь уже хорошо знакомой и мне. Опять высчитывали, на какую бутылку хватит, в каком ресторане (к примеру, в гостинице «Украина») согласятся продать «на вынос».