В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции - [134]

Не надо думать, что только мое общение с Некрасовым было столь мало интеллектуальным и сводилось к бутылке. Гелий Снегирёв, описывая в «Романе-доносе» свой первый допрос в украинском КГБ с гордостью рассказывает, как он в январе 1974 года преувеличил следователю их взаимные творческие интересы – его, главного редактора Укркинохроники, и Некрасова – автора сценария фильма «Неизвестному солдату». И как на самом деле «приходил Ве-Пе… кабинет запирался изнутри. И садились мы втроем или вчетвером… возле пары поллитров и килечек с маслицем на газетке и начиналось деловое и творческое обсуждение всего на свете». И дальше – какие на самом деле были интересы, скрытые от следователя, у Снегирёва и Некрасова: «…В самом деле, иные и, таки да, общие. Главный интерес (исчез он только года три назад, мы оба «завязали») состоял в том, что, едва завидя друг друга, мы немедленно принимались решать, – как бы побыстрее и покрасивее где-нибудь усесться за бутылку и при этом, естественно, высказать друг другу от души те новые сведения, которые мы имеем о «кудрявой блондинке» (так они называли обоюдно презираемую советскую власть. – С. Г.).

Не хочу описывать наших с Некрасовым молодых приятелей – Наташу Грубер, Сашу Мухина и других – не потому, что они не были интересны, не были, как и мы, характерны для этих советских лет, но лишь потому, что уже подходило время, когда само знакомство с нами – и Параджановым, и Некрасовым, и мной – стало калечить судьбы. У некоторых (правда, постарше) это закончилось трагедией, гибелью, как у Гелия Снегирёва, Миши Сенина, и почти у всех – неизвестными мне в деталях, но бесспорными превратностями судьбы, о которых пара вдруг возникших из этой дали времен людей теперь не хотят вспоминать. Тем не менее, говоря о молодых приятелях Некрасова, нельзя обойти Сашу Ткаченко.

К тому времени, когда Некрасов напивался, на помощь к нему, уже неспособному держаться на ногах, приходил Саня – его сосед по крещатиковскому дому, но почти живший на диване у Некрасова, – симпатичный блондин с полными губами, поволжского типа, крепкий парень, который отводил (или относил) Некрасова домой, да и там – чего я не видел, но вполне в этом уверен – возился с ним, как нянька. К Саше потом, после отъезда Некрасова, все интеллигентные и неинтеллигентные киевские и даже крещатиковские знакомые стали относиться плохо. Считали, что он был приставленным КГБ, был осведомителем. То же пишет о нем и Гелий Снегирёв. Да и я встретил его в последующие годы всего один раз, и оказалось, что он – всегда безработный – работает на хорошей должности на Киевском телевидении. Такая успешная карьера не могла не удивлять. Но у меня сохранилось теплое воспоминание о Саше. Он был, вероятно, действительно приставлен к Некрасову, как Юра Милко к Параджанову. Но Саша, в отличие от Милко, был скорее из тех друзей, жен, любовниц известных людей, которых, может быть, сначала и приставляли, но потом убеждали продолжать работать на КГБ безотказным в те годы доводом: «Ну, мы же все равно будем всё о нем знать, так лучше расскажите о нем вы, который его любит, который хочет ему помочь, чем кто-то равнодушный или даже враждебный».

Саша так возился с Некрасовым, пытался удержать его, если мог, от очередной выпивки, в таком искреннем отчаянии был, когда в Киев, наконец, приехал давно приглашаемый и трогательно описанный в «Окопах Сталинграда» ординарец Некрасова Валега (я ничего этого не помнил, а Саня все знал и судорожно искал выход), но Некрасов был в состоянии чудовищного запоя и мало того, что не мог встретить Валегу на вокзале, но и показать его такого ни в этот день, ни на следующий Саня счел невозможным. А Валеге, приглашенно му Некрасовым, по-советски нищему, с трудом выкроившему деньги на дорогу и отгул на три дня, надо было что-то объяснять, как-то его встречать, устраивать.

Как и Некрасов, Саня переживал по поводу начавшихся вдруг неприятностей по партийной линии. Я слушал все это со скукой – вольно ж ему было туда лезть. Популярным тогда был анекдот:

– Моисей Семенович, ви вступили в партию?

Моисей Семенович поднимает ногу, осматривает подошву:

– Где?

Но оба с важностью говорили: «Он же вступил в партию под Сталинградом».

Я думаю, что только от Сани Ткаченко Некрасов, живший с уже давно не встающей с кровати и, видимо, давно примирившейся с образом жизни сына матерью Зинаидой Николаевной, в доме, где убирала вечно ворчавшая, но абсолютно преданная Ганя, много лет получал то необходимое каждому, да еще больному, человеку душевное тепло и неподдельную заботу. Я думаю, что Саша Ткаченко искренне любил Виктора Платоновича, Некрасов был и, вероятно, остался единственным и главным человеком в его жизни, и, как бы ни сложилась дальнейшая жизнь Саши, мне искренне его жаль. Впрочем, и Виктор Платонович всегда старался сделать для Саши что-то приятное. Из поездки во Францию привез ему белые экзотические джинсы французских ковбоев (гардьенов), объезжавших диких лошадей в провинции Камарг. Думаю, что Некрасову, впервые попавшему заграницу, было нелегко выполнить Сашину просьбу. Но удалось.