В поте лица своего - [13]

После моего перехода в обком на моем месте стал работать Василий Владимирович Колесов. При мне он был вторым секретарем горкома партии. Почти три года Колесов и Булатов работали дружно. И вдруг теперь… Вот почему я сказал Петровичу, что разобраться в их конфликте мне трудно: я одинаково высоко ценю и люблю обоих.

От горкома до гостиницы пятнадцать минут езды. И все время едешь вдоль железобетонной ограды комбината и пологих склонов Солнечной, давшей жизнь городу. Справа она, мать гора с ее гигантским рудным карьером и аглофабриками, слева многочисленные прокатные станы, три мартеновских цеха, две электростанции, литейные, механические и прочие цехи, десять доменных башен и окутанная белой тучей пара громада коксохима. Все это видано-перевидано, и все равно удивляешься, радуешься мощи и красоте комбината, гордишься, что и ты ко всему этому приложил руку.

Как много может сделать человек в течение короткой своей жизни! Действительно, великое можно вместить и в малое. В начале первой пятилетки здесь, в узкой долине между горой и рекой, ничего не было. Дремучий ковыль, как дым, стлался над землей. Гуляли табуны одичавших на безбрежном приволье коней. Да виднелись юрты кочевников. Да величественные верблюды, жуя жвачку, надменно смотрели на первостроителей. Все мы, ветераны, любим кстати и некстати вспоминать, что было когда-то на месте нынешнего гиганта.

Голос Егора Ивановича прерывает мои размышления:

— Человек нуждается в срочной помощи. Надо остановиться. Как, Саня, не возражаешь?

— Какая помощь? Где? — будто очнувшись от сна, спрашиваю я.

На обочине со спущенным задним скатом стоит молочного цвета «жигуленок», около него женщина с поднятой рукой.

Егор Иванович притормаживает. Открывает дверцу, выходит.

— Добрый день, Тамара Константиновна. Что у вас, это самое, случилось?

— Здравствуйте, Егор Иванович! — обрадовалась женщина. — На голову утопающего, можно сказать, упал спасательный круг. Выручайте. Авария у меня.

— Какая ж это авария? Через пять минут поедете.

— Конечно, для вас это пустяк, а для новичка беда. И как это меня угораздило напороться на гвоздь?

Голос молодой, сильный, певучий. Глаза огромные, черные. Смуглое лицо. Темные волосы гладко причесаны, разделены ровным пробором. Высокая, с тонкой талией. И все на ней наимоднейшее: коричневые, сильно расклешенные брюки, коричневые туфельки, белая блузка, а поверх нее замшевая, желудевого цвета спортивная куртка с расстегнутой «молнией».

Выйдя из машины, я с нескрываемым интересом смотрел на незнакомку.

— Познакомьтесь, — сказал Егор Иванович. — Товарищ Голота. А это… царица Тамара. Прошу, это самое, любить и жаловать друг друга.

Женщина протянула мне руку в черной перчатке, строго взглянула на меня и, наверное, подумала: «За что любить такого? За что жаловать?» Правильные мысли, красавица!

Мы с Егором Ивановичем быстро сняли поврежденное колесо, заменили его новеньким, извлеченным из багажника.

— Вот и вся работа! — сказал Егор Иванович. — Можете следовать по своему маршруту… Но помните — теперь у вас запасного нет. Счастливого пути!

Она помахала нам рукой и укатила.

Я смотрел ей вслед, улыбаясь своим мыслям.

— Ну, чего ты веселишься?

— Знаешь, о чем я подумал, что вспомнил, увидев эту… твою царицу Тамару на обочине дороги?

— Да какая она моя? Не по Сеньке шапка…

— Ладно, мне все равно. Увидев ее, раскрасавицу, модницу, я вспомнил, что сорок лет назад на этом самом месте жили бабки и прабабки царицы Тамары. Был тут барачный город: барачные улицы, переулки, непролазная грязь, мусорные ящики, нужники на двенадцать персон…

— Чудной ты, Саня. Не с той колокольни женский пол рассматриваешь.

— То есть?

— Не глазами мужика, говорю, взглянул на нее. Перегорел ты, видать. Рановато сам себе дал отставку. Я постарше тебя, а не теряюсь. Тамара баба что надо. Красавица! — Он сел за руль, завел машину, лукаво взглянул на меня. — Мог бы ты, Саня, влюбиться в нее? Говори прямо. Как мужик мужику.

— Не могу влюбиться в царицу Тамару, потому что давно влюблен в королеву… свою жену.

— Вона какой праведный ответ!

Ехать дальше нам никто не мешал, а мы стояли на обочине и разговаривали.

— Кто она такая, эта царица?

— Исполнительница русских романсов и цыганских песен. Голос ничего себе, нравится публике. Часто выступает в цехах перед бригадами. Любит ее рабочая братва.

— Местная?

— Года три назад приехала. Поменяла Минеральные Воды на наш город.

— Одинокая?

— Ишь ты, не утерпел, поинтересовался!.. Нет, брат, такие не бывают одинокими. Мужняя жена. Супруг ее работал не то директором филармонии, не то администратором. Теперь, это самое, при Булатове состоит — референт по жилищным вопросам. Ну что, двинем дальше?

Вот и «Березки». Деревья-великаны двумя рядами поднимаются в гору. Вершины их смыкаются. Едем будто по сумрачному, прохладному туннелю. Сворачиваем влево и попадаем в парк. Лужайки. Цветники. Большой, с венецианскими окнами дом. Это и есть комбинатская гостиница. Тут когда-то, в довоенные и послевоенные годы, жил директор комбината Головин.

На невысоком крылечке под черепичным навесом стоит дородная, с улыбкой на круглом лице женщина, Марья Николаевна, — хозяйка гостиницы, и кассир, и горничная, и уборщица. Несколько лет я ее не видел. Сильно она изменилась. Ниже стала ростом, полнее.