В понедельник дела не делаются - [198]

В восьмидесятые годы в СССР Розенбаум был настоящим неформальным кумиром. По крайней мере, среди молодежи. Воистину, умами многих владел! А ныне у него, богатого и сытого, вовсю преуспевающего, допущенного в высшую эстрадную тусовку, примадонной возглавляемую, не пишется почему-то ничего подобного.

Всхлипывающую «Ярмарку» сменили бесшабашные куплеты «Нинки», блатной стилизации:

…Дай мне, керя, финку!

Я па-айду вперед!

Поинтересуюсь, что это за кент?

Ноги пусть рисует!

Нинка, это мент, я знаю!

Веткин с Маштаковым под бередящие душу воспоминания студенческих лет хватили еще по полста капель. Опустевшую водочную бутылку хозяин немедля поставил к ножке стола. Оставлять на столе пустые бутылки – скверная примета. Миха решительно прекратил закусывать, запивать стал кусачей сильногазированной минералкою.

– А чё ты пива не припас, Александр Николаич? – с укоризною посетовал он. – В самый раз, это самое, сейчас было бы пивком отрихтовать!

– А не в падлу прогуляться, дядь Миш, за пивком! До «Теремка»! Пять минут! – встряхивал кудрями Веткин.

Обоими овладела иллюзия счастья. Саша на пик ее взобрался, покорил вершину душевности, а выпивший поменьше чудодейственного эликсира Миха уверенно двигался к вершине этой по плато. Погодные условия ему благоприятствовали. Все проблемы – служебные, семейные – растворились, превратились в черепки. И Миха прозрел нежданно, пробило его. Понял он, что все препоны и рогатки – видимость сути, что может он абсолютно всё… И на работе он еще всем докажет кто он есть, и книжку напишет такую, что все охренеют, и разбогатеет с писательских гонораров… В уровень с Корецким, с Николаем Леоновым встанет! Начнет новую жизнь! И с местной мафией ещё они разберутся…

Розенбаума сменил неистовый Высоцкий Владимир Семенович:

На братских могилах не ставят крестов!

И вдовы на них не рыдают!

Друзья яростно подпевали, обнявшись. Оба, сентиментальные в нетрезвом виде, глотали сырые слезы.

Когда за пивом в близлежащий лабаз ходили, нарисовались так, что не сотрёшь. На улице ещё белый день был. Суббота к тому же! И перед соседями Сашиными нарисовались, и в самом магазине. Там галантный Веткин познакомился с продавщицей штучного товара Олей и на контрольно-кассовом чеке заставил ее записать номер своего мобильника.

– Я позвоню вам, мадам… пардон, мадемуазель, как только солнце позолотит верхушки деревьев! – Саша ногой дробно стучал по полу, а правой рукой, над головой воздетой, выделывал хитрые антраша.

Наверное, он представлял при этом, что он испанский гранд какой-нибудь или же лейтенант французской гвардии Михаил Сергеевич Д’Артаньян. Сходство, с учетом того, что Веткин, покидая свое жилище, экипировался в любимый свой дембельский матросский бушлат, было исключительным.

На обратном пути Михе понадобилось отлить, почки у него нынче работали ударно. Каждые полчаса – будьте любезны!

Когда, спрятавшись за угол, опер мощно поливал палисадник, мимо обыватели проходили. Мирные, они индифферентно отворачивались от расставившего ноги циркулем непотребника.

«О-о-о, пся крев! Знакомая мамкина… Заведующая восьмой аптекой… Ирина Федоровна… Признала или нет?»

Ума у Михи все ж достало, чтобы не раскланяться с аптекаршей. Саша не доверил захмелевшему приятелю сумку с пивом, которую во избежание несчастного случая на производстве транспортировал не за ручки, а за горло. Стеклобутылки позвякивали бодро, вселяли в друзей уверенность в ближайшем будущем.

Вторая бутылка водки пошла под классический третий номер «Балтики». И ведь эстет Веткин не выставил для пива какие-нибудь банальные граненые стаканы. А вынул из полупустынной стенки высокие бокалы чешского стекла. Наливал пиво, привычно наклонив сосуд, чтобы меньше пены образовалось.

Миха при каждом отхлебе ячменного напитка утробно икал.

Пиво на водку ложилось с удручающей деструктивностью. Очень скоро у Маштакова в глазах двоиться начало. Чтобы навести фокус, он пришлёпнул ладонью правый глаз.

– Строиться, ДШБ!

Потом приятели с бухлом и закусью в комнату переместились. Саша включил видеомагнитофон, долго мотал взад и вперед, потом наконец нажал на клавишу «play». Смотреть стали практически с начала михалковский «Свой среди чужих, чужой среди своих». Умилялись, любимые эпизоды по несколько раз прокручивали.

– Ай, конь-ко-онь, конь болел, конь жалел! – бритый наголо щербатый Костя Райкин, игравший татарина Каюма, в отчаянии катался в высокой траве.

Чекист Шилов в два счёта расколол его, вычислил, что баул с золотом, из-за которого вся карусель закрутилась, у татарина находится…

– Отпусти меня, я тебя как солдата прошу! – истово просил связанный ротмистр Лемке-Кайдановский у победившего его в лютой борьбе чекиста.

Трудно поверить, что фильм был у Михалкова дебютным.

…Только как вот каппелевец (он так представился: «воевал в дивизии Каппеля») Лемке оказался на Юге, среди кавказских гор и горбоносых абреков? Причем в полной форме – в черной гимнастерке с белой оторочкой по воротнику и клапанам карманов. Очевидно, такими каппелевцы были в представлении Михалкова, воспитанного на классической картине «Чапаев» братьев Васильевых. Хотя на самом деле эта форма – офицерского генерала Маркова полка, воевавшего в составе Добровольческой армии Деникина. И даже формы мало… Для наглядности, что Лемке есть белый офицер, на фуражке у него – кокарда! В таком прикиде он пробирался через всю Совдепию?