В понедельник дела не делаются - [200]

– Э-э-э, дорогая моя столица, мы так не договаривались!

– А как мы догова’ивались? – в мембране слышно было, как Ирка щелкнула зажигалкой, затянулась.

То, что она закурила, опер счел знаком обнадеживающим.

«Просыпается, значитца… Сигарета – лучшее сопровождение разговору душевному».

Он принялся признаваться в любви, на одиночество жалиться, как ему плохо, как говенно перечислял, потом к совести стал взывать. Ирка слушала молча, периодически сильно затягивалась.

Наконец хмыкнула:

– Щас за’еву, Маштаков… Достал уже… Ты как всегда мё’твого достанешь!

– Я приеду, Ириш, по любому… не могу-у!

Вместо желанного положительного ответа в ухо Михе короткие гудки очередью забарабанили.

«Трубку бросила! Вот сучка драная!»

Упорный по жизни Маштаков придвинул к себе телефонный аппарат… Пять… семнадцать… сорок три…

И раз, и другой, и третий набирал он номер… Бесполезно, каждый раз длинные гудки встречали.

– Трубку не поднимает! Телефон отключила, из розетки выдернула…

«Не-е-эт, так дела не делаются… У нас горы к Магомету в легкую ходят!» – Миха, ежась, – что-то вдруг зябко ему стало, – проковылял на кухню, где допил оставшееся пиво.

«Все равно Саньке каплей не поправиться! А мне через полгорода пешком переть!»

Опер проворно оделся-обулся. Проверил, выключен ли на кухне газ, на всякий случай перекрыл стояк. Погасил везде свет, у Веткина хоть и гораздо побольше ментовской зарплата, зато алименты двадцать пять процентов.

«Копейка – рубль бережет!» – говаривали рачительные коммунисты, вывозя золото партии в швейцарские банки…

Маштаков встрепенулся. Оказывается, еще и юморить в таком состоянии возможно.

Выйдя на лестничную площадку, он многократно перепроверил, закрыл ли дверь в квартиру.

А когда выбрался из полосы препятствий жилого массива на проезжую дорогу, где имелись фонари и можно было идти не на ощупь, Миха закурил. Теперь он работал как самонаводящаяся на цель ракета. У них в батарее во втором взводе были «Стрелы» на бээрэдэмах[146], по четыре пакета на одной машине… Оператору достаточно было навести в направлении воздушной цели… и выпущенная ракета шла на источник тепла. «Самолету точно в сопло залетает!» – повторяли все за офицерами. И ещё говорили, что якобы ракета охрененно дорогая, восемь тысяч рублей стоит, машину можно купить легковую, «Жигули»… По тем меркам – целое состояние… Наверное, и правда столько стоило… не зря же командиру первого, Михиного взвода лейтенанту Омельченко, крутому безбашенному хохлу по кличке «Губа» за то, что разобрав ракету такую, цветомузыку хотел собрать, впаяли сразу семерик… Сидел лейтенант «Губа» в Свердловской области, под Ивделем. Там же отбывал свой немалый срок бард Александр Новиков… в те же восьмидесятые… возможно, что пересекались… Оба мужики характерные!

Промчавшаяся мимо тачка обдала Маштакова веером жидкой снежной грязи. Среагировал он на эту подлянку запоздало…

Что значит размечтался про самонаводящиеся ракеты! Зло матерясь, опер стал оббивать ладонями угвазданную куртку, пока не понял, что только больше грязь размазывает…

Ирка жила у черта на рогах, по «тройке», – третьему маршруту троллейбуса, – на конечной обстановке, сразу к которой подступал лес.

Хорошо хоть кодовый замок на двери ее подъезда был вандалами приведен в неисправное состояние: в здание Миха проник беспрепятственно. По лестнице на третий, еврейский этаж взбежал, молодцевато топоча. Второе дыхание у него приоткрылось. На пипку звонка нажал задорно, но с вежливостью. Пустив одну короткую музыкальную трель. «Динь-динь!»

И как культурный человек выждал разумное время, пару секунд. Достаточных, по его разумению, для того, чтобы радушно распахнуть перед ним дверь. Вторая рулада вышла чуть подлиннее, тактов на пятнадцать. От намерения двинуть в дверь ботинком Маштаков пока отказался.

После третьей попытки, продолжительность которой стремилась к бесконечности, в чреве жилища послышались долгожданные шаркающие звуки.

Миха взбодрился. Сдернул мокрую кепку, сжал ее обеими руками на уровне груди, смиренно голову склонил. С понтом – «сами мы не местные…»

– Уходи, Маштаков! – сердито сказала через дверь Ирка.

– Открой, Ириш, чё мы как неродные! – опер делал ставку на задушевность.

– Уходи-и, пожалуйста…

– Ну открой, пять минут поговорим о делах наших скорбных, покурим и разбежимся…

– Ничего подобного. Иди давай… Я спать буду.

– Как у тебя здоровье-то? Я… эт самое… Беспокоюсь…

– Но’мально… Все, давай…

Пустой и порожний разговор за одно и тоже немало минут топтался на месте. Пока Михины нервы не выдержали.

– Да ломаный ты в рот, чё за дела! Чуть чего – дяденька, помоги! А как на ночлег раз в год пустить, так по бороде! – он уже играл на басах.

В соседней, тридцать пятой квартире шакалисто затявкала собачка. Маштаков хватил кулаком по бронированному листу Иркиной двери. Кулак отшиб, больно, черт… Но звук вышел подходящий, гулкий, как по полной бочке.

За гулом он прослушал, что происходит в осажденном им жилище. Истово возрадовался стальному лязгу открываемых замков.

– Давно бы так… А то лома…

На полуслоге Миха поперхнулся, инстинктивно отшагнул назад. В проеме распахнувшейся двери стоял насупленный дядя на голову выше опера, в плечах – косая сажень. Лет под сорок, но в отменной физической форме, хорошего питания. Вдобавок в руке он держал длинную деревянную скалку.