В понедельник дела не делаются - [196]

Сегодня Веткин пребывал с заслуженного похмелья; утром он поправился, поэтому фундаментального блюда типа какого-нибудь гуся, в яблоках запеченного, не осилил. Но свинину в фольге в духовке запёк, ароматную, с хитрыми специями. И о гарнире позаботился, картошки кругляшами сварил.

Маштаков, когда ему Саша дверь настежь радушно распахнул, от одурманивающего запаха зажмурился и головой затряс.

А при виде холодных закусок – бочковой вилковой капусты, солёных огурцов пупыристых темно-зелёного окраса, тяжёлых с виду соленых же помидоров со съёжившейся кожицей, открывающей мясистые бока, Миха практически дара речи лишился.

В природе не существует доводов, чтобы не выпить русскому человеку под такую закусь.

Из холодильника, из морозилки по-антарктически промерзшей, хозяин извлек бутылку «Шуйской» водки. Внимательный Маштаков углядел в пустынной камере морозилки донышко ещё одной поллитровки.

«Грамотно! Одной банкой тут никак не обойдешься!»

Миха ёжился с холода, крепко потирал красные ладони.

Веткин разлил в соответствии со срезом рюмок. Чокнулись мужики бережно, чтобы много не расплескать.

– Со свиданьицем!

Выпили грамотно, с достоинством. Иного ожидать было бы противоестественным, оба давно за профессиональные клубы выступали. Водка, настывшая в морозилке, имела консистенцию желатина и напрочь лишена была сопутствующего сивушного духа.

Маштакова в пять секунд проняло, отдохнул он после суточного дежурства недостаточно, за четыре часа разве восстановишься!

Саша, крякнув азартно, огладил окладистую бородку, в которой он вкупе с усами ходил последнее время. Исконный богатырь Микула Селянинович – саженного роста, плечистый, голубоглазый, русобородый…

Через промежуток малый, символический, во время которого друзья и парой фраз смысловых переброситься не успели, повторили. У Веткина, поддающего на старые дрожжи, глаза стали косить, а лицевые мышцы заметно ослабли.

– Саш, ты, это самое, не гони гусей! Вырубишься, чего мне одному прикажешь делать? – предупредил Миха, умиротворенный проглоченный водкой, разогревшийся изнутри.

– Дядь Миш, ситуация контролируется! Я теперь буду – по половинке…

– В честь чего гуляешь? – Маштаков осторожно, чтобы не обкапаться, прокусил сочный бок соленому сеньору помидору.

– Энергии набираюсь! Поиздержался я, дядь Миш!

– Чё, прямо из водки черпаешь?

– А то! И нечего подкалывать, водка есть концентрат энергии! Выпил – и горы готов сравнять, сибирские реки вспять на Север завернуть. А трезвый сидишь как вареный… Одно и то же, тьфу!

– Ты вроде в завязке был? Пошто развязался?

Саша переморщился, это последнее выражение Михино его покоробило.

– Зачэм так скажэш, ара, да?! Развязался! Просто установленный мною временной период трезвости прошел…

– Интересно, это самое, велик ли был период сей? – Маштаков встал, отошел к подоконнику, поднявшись на носках, открыл форточку и закурил.

– Опять ты курить! – не переносивший табачного дыма Веткин заерзал на табуретке.

В качестве пепельницы, в его хозяйстве принципиально отсутствовавшей, он выставил на подоконник чайную чашку с отбитой ручкой.

– Знаешь, я на этой неделе прочитал в «Аргументах»… – Саша разлил по рюмкам (себе поменьше, но не половинку). – Американцы любят сравнивать алкоголизм с астмой!

Течение болезни можно при желании приглушить, но полностью вылечить нельзя… Рецидив неизбежен!

– Ты себя в алкоголики записал? – Благостный Миха поднял рюмку, глазами тарелки окинув, определился, что зажует вилковой капустой.

– А чего? Семь лет я употребляю активно… Когда повелось у нас в прокуратуре пьянство? С лета девяносто второго! Так?! Зарплату добавили нам тогда, демократия в стране началась, вино разное появилось кругом… Первые пять лет употребления позади, «медовый месяц» алкоголизма давно уже пройден… Тогда все просто казалось, сквозь призму граненого стакана…

– А посему выпьем! – Маштаков стукнул рюмкой в Сашину стеклянную посудинку.

Возражений со стороны Веткина не поступило. В третий раз синхронно вздрогнув, приятели налегли на горячее. Хозяин гостя разносолами потчевал, куски получше подсовывал. Миха, впрочем, и в мыслях не держал отказываться, рубал так, что за ушами у него пищало.

– Как тебе свининка? А?! Где тебя ещё такими разносолами накормят? – набивался на похвалы Саша.

– Как говаривал писатель Гауф – «Можно даже проглотить язык»[143]!

– То-то! Ну кушай! Кушай!

– По такой погоде надо есть мя-асо!

Стержень разговора под сороковым градусом «Шуйской столетней» на частные темы разбился. На повестку дня были вынесены только общие вопросы, обоих за нутро корябающие.

Про подоплеку ареста Андрейки Рязанцева Веткин, оказывается, и не знал, только слышал, что такое случилось. А что и почем – не ведал. Миха, снова задымив, принялся азартно, в лицах, не скупясь на ненормативную лексику рассказывать историю с выходом из-за печки.

«Дело было в степях Херсонщины! Наш отряд сражался с большевиками!»[144]

Веткин слушал для выпившего, а потому взведённого изнутри человека достаточно внимательно. Только Михины отвлечения в сторону, до которых тот был охоч, пресекал в корне.

– Дядь Миш, ты мне про это десять раз рассказывал!