В понедельник дела не делаются - [186]

Арестанты поздоровались сдержанно. От визита полномочного представителя того самого органа, который их «посадил», позитива для себя не ждали.

Разбуженный приходом начальства Проскурин потирал щеку, разглаживая рубец от подушки, ёжился со сна, хотя в камере было душно.

– На какой стадии у вас ознакомление с делом? – спросил у него Коваленко.

– В прошлую пятницу «двести первую» подписа-али! – закрывая распахнувшийся в непроизвольной зевоте рот, ответил бывший старший следователь. – Завтра на тюрьму уеду… До суда уже…

– Так и не признаете ничего?

– Не-а, – Проскурин смотрел нагловато, маленькие его поросячьи глазки светились тускло. – Вы же знаете, что это подстава голимая…

Два месяца нахождения под стражей более чем достаточный срок, чтобы освоить жаргон.

«Эффект солёного огурца! Засунули в банку с рассолом, хочешь не хочешь – засолишься!»

Проскурин полностью акклиматизировался в местах лишения свободы, свыкся с необратимо потерянными должностью, без малого двадцатилетней выслугой и честным именем. «А кто сейчас не берёт?!» В областной суд идти следствие не отважилось, действия Проскурина переквалифицировали на простое получение взятки за законные действия, на первую часть двести девяностой статьи. Санкция которой была пустяшной по сравнению с четвертой частью, по которой возбуждали дело. Сейчас всего до трёх лет «лишака»! Больше двух лет колонии-поселения, как ранее не судимому, ему не дадут. А там – УДО по «половинке». На одной ноге простоять можно!

– Виктор Петрович… – Всё же Проскурин сменил выражение хохляцкой своей морды лица на более простое. – Кораблёв меня со свиданкой кинул. Обещал здесь, на «ивээсе» сделать с женой, чтобы ей на тюрьму не мотаться… И пропал с концами, как «двести первую» подписали… Я понимаю, что здесь не положено, но обещал же… Я бы тоже мог до Нового года дело читать!

– Я поговорю со следователем, – Коваленко с трудом разжал сведенные челюсти.

У Рязанцева жалоб и заявлений не оказалось. Он стоял набычившись, глядя исподлобья, как Маугли на совете волчьей стаи.

– Отказал вам суд в жалобе на арест? – заместитель прокурора изумился неожиданной мягкости своего тона.

Проскурин отреагировал мгновенно, уставился с любопытством, полуоткрыв рот-рыльце, обметанное белесой щетинкой.

Рязанцев молча кивнул в ответ, не сдержав горестного вздоха.

– Вы имеете право обжаловать это решение в кассационном порядке, в облсуд, – также же участливо разъяснил ему Коваленко. – Ничего ещё не потеряно. Следствие, я уверен, во всем разберётся…

Виктор Петрович понимал, что даже этих, достаточно невинных по своему содержанию фраз ему не стоило говорить в присутствии торчком поставившего уши Проскурина, который в борьбе за свой срок сольет это прокурору. Вызовет его для личной беседы и сольёт… Надеяться на то, что Проскурин ничего не понял, было бы наивно, времени у него тут – немеряно, каждое событие такого уровня разбирается по косточкам, с полслова поймут…

«Да и бес с ним! Служебные интересы я не предаю! А корпоративность такую, с продажными чиновниками, в гробу видал, в белых тапках!»

27

Следователя подразделения по борьбе с оргпреступностью Самандарова отличала природная упёртость, близко граничившая с фанатизмом. Танкист в предыдущей жизни, в своё время пришедший в Советскую армию по идейным соображениям, он искренне веровал в возможность изменить существующий мир. Добавляло ему упорства и полупрофессиональное футбольное прошлое. За последнюю неделю, лишённую выходных, только дважды наведывался он домой на ночлег. Остальные сутки не вылезал из кабинета, часа по три-четыре урывал для сна на продавленной раскладушке. «Рубоповцы», тоже не следившие с томлением, когда стрелки на часах покажут: маленькая «6», а длинная «12», чтобы, схватив шапку в охапку, стремглав бежать по домам, изумлялись остервенелости Рафы. Они хоть менялись. Сутки в отделе на ночь оставался Давыдов, следующие тянул Паша Комаров, на третьи, с руганью в адрес начальства, от которого рваного рубля не дождёшься за переработку, оставался конформист Асмолов. Всю неделю плотно работали с РУБОПом в ущерб своей линии и оперативники отделения по «тяжким» – Титов с Маштаковым. К пятнице Самандаров почернел с лица, осунулся и стал засыпать на ходу. Но результаты были, масть пошла козырная!

На третьи сутки в камере сломался и поплыл Горошко, не выдюжил без дозы. Не понадобился даже арест по «девяностой» на десять суток, до предъявления обвинения. Гороха сдаивали грамотно, на углу стола на виду лежал, стимулируя, шприц с пятью «кубиками» чёрного. Чай, кофе, сигареты с фильтром – без вопросов.

Картинка по вооруженному разбою на Станко вырисовалась любопытная.

Но Горох всё равно кружил, имени главаря, Боба Молоткова, не смел назвать вслух, скотский ужас ему скулы сводил. Зато всех остальных кентов ввалил по полной – Начальника, Морду, Герберта, «шестерку» Кирюшкина. Матерью-покойницей клялся, что наводчика на хату Снегирева не знает, не его это специализация. Чтобы убедить неотвязных ментов в своей искренности, Горохов рассказал, что телевизор «Sony», у него изъятый, родом с квартирной кражи в соседнем Савинском районе. «Рубоповцы» связались с тамошним розыском, и всё оказалось в цвет, пошла на раскрытие безнадёжно зависшая квартирная кража. Прикатили соседи на «Еразе» на следующий же день, со своей деловой следачкой и двумя пузырями «Шуйской» водки.