В понедельник дела не делаются - [185]

– Обижают, когда есть за что, – ответил философски тот и вернулся к изучению протокола.

– Товарищ майор, – заметил зампрокурора с укоризной, – вот два часа сижу здесь, и такое у меня впечатление сложилось, что официальным языком у сегодняшней смены изолятора является матерный.

Капустин ухмыльнулся под косматыми усами, полагая, что Коваленко прикалывается:

– С кем приходится работать, Виктор Петрович.

– Это не оправдание, товарищ майор, – заместитель прокурора, не мигая, смотрел на Капустина в упор, тональность он сменил на казённую. – Сквернословят, как в притоне. Если не хотите, чтобы я поднимал этот вопрос у руководства, проведите воспитательную работу.

Капустин, грохоча сапожищами, вылетел из кабинета. В коридоре и подсобных помещениях мгновенно все стихло. Слышен был только оглушительный мат майора.

Подписав протокол, Фадеев сообщил с заговорщическим видом:

– А я знаю, кто меня сдал.

Коваленко как сотруднику надзорного органа эти его знания были по барабану.

Но кляня свою природную любознательность, он спросил таки:

– Ну и кто же?

Рассказ Фадеева занял около десяти минут. Под него он мотивированно выцыганил у прокурорского ещё одну «добрую» сигаретку. Витале явно не хотелось возвращаться в душную камеру, где сидят пять рыл, где лимит кислорода и дефицит общения с умным человеком.

Рассеянно слушая, Виктор Петрович пытался всё же вникнуть в суть. Если Фадеев действительно понял, кто сдал его, значит, возникла реальная опасность для агента. Надо не забыть Птицына предупредить, пусть думает, как выкруживать.

Ещё ладно Фадеев – преступник-одиночка, сводить счеты за него никто не станет. А за десять лет, которые ему светят, много воды утечет.

Фадеева увели в камеру, Виктор Петрович собрал листы протокола, сложил их и постукал по столу, аккуратно выравнивая торцы.

Давно он никого не колол лично. Небольшая, но реальная победа, которую можно подержать в руках, впрыснула в кровь адреналин, развернула лёгкие.

При этом он понимал, что это не его хлеб, что это, по сути дела, блажь – заместителю прокурора самолично разводить жулика, добиваясь от него нужных показаний.

Достигнутый результат, впрочем, поднимал его авторитет в некоторых кругах. Среди следаков прокурорских, меж которых в момент разойдется, – Максимов не преминет поделиться. Среди оперсостава, не понаслышке знающего, как непросто получить признанку от подследственного в современных условиях, когда кулак начальством не поощряется, и адвокаты повсюду носы свои суют.

«С самим Фадеем совладал, молодца-а, Витюша! А на коррупционера Треля, от которого вреда в мильон раз больше, даже не замахнулся!»

Чёрная жаба – эмблема самоедства – ворохнулась в груди, квакнула утробно.

Отгоняя наваждение, Коваленко энергично поднялся, вышел в коридор. Дежурный прапорщик смотрел с напряжением.

Очевидно, ожидая разноса за матерщину в изоляторе, про которую заместитель прокурора успел позабыть.

– Как обстановка? Никто не голодает? Жалобы, может, у кого из следственно-арестованных на условия содержания имеются? – задал Коваленко свои обычные при посещениях «ивээса» вопросы.

– Никак нет. Всё спокойно, – лаконично ответствовал дежурный.

– В какой камере у вас бывшие сотрудники содержатся?

– Во второй.

– Откройте, я с ними побеседую.

Дежурный двинулся по коридору, свернул налево. Виктор Петрович следовал за ним. Прапорщик, гремя ключами, открыл замки и потянул на себя тяжёлую дверь. Штырь-ограничитель, вмурованный в пол, дал ей открыться лишь на расстояние, позволяющее человеку средней комплекции войти в камеру боком. Это было одно из средств, направленных против побега, дверь невозможно распахнуть настежь, из нее не вывалишься борзой кодлой на рывок, не сшибёшь с ног постового.

Милицейской легендой стал анекдот про то, как начальник областного УВД, генерал-майор, известный своим необъятным чревом и крутым норовом, вознамерившись провести покамерный обход, застрял в притворе.

Виктору Петровичу, которому до генерала было недосягаемо далеко, тем не менее тоже пришлось подтянуть живот.

В камере «бээс» содержалось двое, – меньше, чем в остальных «хатах». Бывший следователь Проскурин и бывший оперативник ОУРа Рязанцев.

Они, заслышав лязг замков, слезли с нар и стояли у их края, забранного металлическим уголком.

– Здравствуйте, – сказал заместитель прокурора, оглядывая помещение.

Лампочка в «хате» была достаточно яркой, ватт на семьдесят пять, можно было читать без риска посадить зрение через первые полчаса. Стены оштукатурены «под шубу», в частых извилистых наслоениях застывшего цементного раствора. Имея функциональное назначение обезопасить поверхности от памятных надписей, типа: «ХОБОТ СТ.146 Ч.2–9 СТРОГОГО… САМАНДАРОВ – СУКА!» Продукты питания были сконцентрированы в одном углу. На противоположной стороне настила стопкою лежали газеты, пара трепанных книжек малого формата, «покет-буков» из серии «Чёрная кошка». Криминальное чтиво… В унитазе справа от выхода без остановки журчал ручеёк. Унитаз по тюремным меркам в идеальном состоянии, белий-белий… Ментовская «хата» в Острожском ИВС практически никогда не пустовала, постоянно отыскивался хотя бы один сиделец из бывших. Мент, «вэвэшник», пожарник, вояка… Изолятор помнил даже адвокатов и прокурорских.