В понедельник дела не делаются - [148]

– Это крыса, наверное, – сказал Рома Калёнов, позевывая.

– Сам ты… – Прапорщик, похоже, хотел сказать «сам ты крыса», но взглянув на сбитые костяшки пальцев Калёнова, не решился.

Когда они вышли на улицу, тут уже прибыло народу. Как говаривал покойник Нифонтов Станислав Ильич – «и усатых, и бородатых».

Начальник МОБ Коробов – саженного роста, плечистый, внешне похожий на михалковского дядю Степу-милиционера, распоряжался вовсю. Громыхал командным голосом, как оторвавшимся железным листом по крыше.

Следуя его премудрым указаниям, заняли исходные позиции снайпера. Автоматчики – переодетые участковые, в касках, в бронежилетах армейских – под парапетом притаились.

Коробов, увидев Маштакова с Калёновым, праздно выходивших из цокольного этажа склада, захотел и им нарезать делянку на плантации. Выручил Птицын, с лету просёкший замысел своих подчинённых.

– Что, нет там хода?

– Нету, Вадим Львович.

– Перекрытие бетонное?

– Ага.

Начальник милиции общественной безопасности, по всей видимости, назначенный руководителем операции по нейтрализации вооруженных преступников, все же наехал на Миху.

– Маштаков, где ваш бронежилет?

Коробов испытывал к Михе давние неприязненные отношения, помнил все замшелые обиды до единой. Веровал в то, что прокурорское прошлое опера не имеет сроков давности.

Оперативники кучковались вокруг Птицына. Леха Тит в бронированном жилете поверх куртки, с усищами своими и коротким спецавтоматом под мышкой выглядел профессиональным повстанцем.

– Чё мерзнуть? Давайте брать его! – начальник УР Борзов быстрыми затяжками добивал сигарету. – Работы полно!

Птицын подошел к комдиву, представился, заговорил. Маштаков услышал, что Львович спрашивает у полковника про план склада.

«Нужно знать, куда полезем!»

– Опа! – тут Маштаков узрел двух весьма интересных персонажей.

В определенном роде – коллег своих по прошлой жизни, сотрудников военной прокуратуры. Старшего следователя майора юстиции Мунзафарова и ещё более старшего помощника прокурора гарнизона майора той же юстиции Халявина Илью Филиппыча по прозвищу «Дай-дай».

Эта сладкая парочка бессменно пестовала правопорядок в дивизии лет десять. Территориалы к военной прокуратуре всегда относились с пренебрежением. Сколько вояки в угоду лампасному генералитету загубили уголовных дел, раскрытых и переданных им по подследственности – известно лишь самому господу богу.

В девяностом первом году Маштаков, уже аттестованным прокурорским следаком, выезжал на одно бытовое убийство.

Где-то в Северной части это случилось. В бараке на Набережной, что ли? Ночь, мороз за двадцать градусов, ветрище воет, бр-р-р… Прапорщик по пьяному делу зарезал свою жену. Или сожительницу? Не суть. Самый что ни на есть военный был прапорщик, в пэ-ша, в хромачах и с воинским билетом на кармане. Миха осмотрел место происшествия, изъял кухонный нож – орудие убийства, прапора закрыл по «сотке» как подозреваемого. Протрезвевший вояка ревмя ревел и давал по делу полный расклад.

С утра Маштаков настучал на машинке постановление о передаче дела по подследственности в военную прокуратуру, подшил документы в приличную корку, упаковал вещдоки и прозвонился Халявину.

– Илья Филиппыч! Здравия желаю! Имею непреодолимое желание передать вам дело и злодея в придачу. Стакана чачи за бессонную ночь будет вполне достаточно! – Миха привычно ерничал.

«Дай-дай» с ходу врубил кнопку «дурак».

– Какое дело? Какого-такого злодея?

В ту далекую пору он был лейтенантом юстиции. Готовящимся по сроку стать старшим лейтенантом.

Маштаков начал объяснять ему, в чем проблема.

– А-ах, вы про этого, с рембата, – лязгнул в сладостном зевке на другом конце провода Халявин. – Так он уволен позавчера. По собственному желанию.

– Как уволен? – Миха опешил. – Он мне сам сказал, что служит. Военный билет его у меня. Во-от, никаких отметок за увольнение нет.

– А он не представил командиру военник. Сказал, что потерял. А наговорить по пьяни всякого можно.

Маштаков утратил дар речи от такой бесстыдной наглости.

Стал нервно закуривать, ломая спички.

– У вас все, коллега? – поинтересовался «Дай-дай». – А то работы выше крыши.

– Постойте, – тут Миха вспомнил одну важную деталь. – Этот ваш прапорюга только вчера с караула сменился.

Он в караул ходил… Начкаром!

– Э-э-э, – заблеял старший лейтенант юстиции на сносях.

На выручку ему пришел находчивый Мунзафаров, который с самого начала слушал разговор по параллельному телефону.

– Чито здес такого? Захотел чилавэк паследни раз схадит в караул и пашел. Как откажишь?

Маштаков тогда обложил этих мудаков трёхэтажно. Предостерег их от посещений городских кабаков. В особенности, когда он там окажется.

– Как плохо скажишь да?! – искренне обиделся восточный человек Мунзафаров.

А Халявин прервал матерную Михину тираду ледяным тоном, пригрозив, что подаст начальству рапорт о его хамстве.

Маштаков бросил трубку и с делом под мышкой побежал к прокурору.

Через короткое время, не солоно хлебавши, он вернулся в свой захламленный кабинетик. К десяти делам, находившимся у него в производстве, добавилось одиннадцатое. По подозрению в убийстве бывшего прапорщика тогда еще Советской Армии. Командование дивизии успело подсуетиться… Решило кадрово-воспитательную проблему.