В понедельник дела не делаются - [150]

И отсюда, не решив проблемы, личный состав не снимешь, однако. А вдруг вояка вылезет и накрошит из своего «акаэма» людей!

Стали ломать головы: как узнать, что там внутри склада творится. Военные принесли наблюдательную трубу по типу перископа. Птицын вооружился оптикой и, неслышно ступая, прошел вдоль стены и ворот и засунул конец трубы в щель калитки. Ничего, понятное дело, он разглядеть в неосвещенном помещении не смог.

Потом кто-то мудрый предложил запустить в склад служебную собаку. Привезли кинолога Яну Темрюкову сразу с двумя овчарками. Но овчарки оказались умными и чёрт знает куда не пошли.

– Без меня не пойдут! – посмеивалась стриженая, в лихо заломленном берете прапорщица милиции Яна, покуривая дешёвую сигаретку.

К ней липли милиционеры, принялись подкалывать. Тит расправил на стороны лихие усы, разом отвлекся от муторных мыслей. Он давно уже к Янке, после того как она с мужем развелась, клинья подбивал. До сей поры безуспешно, но Лёха не отчаивался.

Миха подошел сзади к Птицыну. Кашлянул, чтобы тот обратил на него внимание.

– Вадим Львович, разрешите мне проверить? – спросил опер тихо.

Замнач криминальной глянул с недоверчивым прищуром.

– Хорошо подумал?

– Вы же сами сказали, что он мертвый, – Маштаков попытался улыбнуться и, почувствовав, что у него задрожали губы, напряг рот.

– Был бы живой, мы бы давно услышали, – твердо произнёс подполковник.

– А то.

– Бронежилет надень. И каску, – опережая Михин ответ, по рождающейся ухмылочке его угадывая, Птицын построжал голосом. – Иначе никуда не пущу!

– Как скажете! – Миха почувствовал вязкое равнодушие к происходящему.

Он понимал, что повернуть назад, в смысле передумать, не сможет. Взял за фигуру – ходи!

Потом он стоял, расставив в стороны руки как кукла, когда Титов с Борзовым завязывали по бокам тесемки бронежилета. В огромной каске набекрень Миха сделался похожим на гриб. Пистолет он сунул в карман брюк. Понимая, что стрелять все равно в солдатика не станет.

Вспомнил свое ощущение в ночь с пятницы на субботу, когда бессонница его донимала и разные дурацкие мысли. Тогда он практически всерьез прикидывал, выдержит ли ручка на двери ванной комнаты его семьдесят пять килограммов.

«Сейчас, ежели чего, позора хоть не будет», – подумал и с большим трудом удержал слезу.

Так немыслимо жаль себя стало!

Ноги неподъёмным свинцом налились. Мозг, управлявший его человеческим существом, противился задуманному нерациональному поступку, путал координацию действий. Носки ботинок за ровное место цеплялись.

Все вокруг затихли. Перед полуприкрытой дверкой склада Маштаков замешкался. Из помещения прохлада распространялась, будто из глубокого погреба. И ещё – сырой запах начавшей разложение органики.

У Михи по трезвому делу было отменное обоняние. На почве которого с годами развилась аллергия на флору и фауну.

Быстро шагнув в темноту, плохо соображая, вернее, не соображая вовсе, он инстинктивно сделал два максимально стремительных для нынешней его спортивной формы прыжка в сторону… За штабеля с ящиками. Ударился об угол одного коленной чашечкой. Из глаз искры брызнули снопами. Правда, освещения они не добавили.

Будь стрелок на стреме, решето десять раз бы сделал… сито!

Растирая коленку, острый укус боли умеривая, Маштаков привыкал к темноте. Через полминуты он сумел разглядеть стол, заставленный вскрытыми банками с тушенкой, со сгущенкой, с консервами рыбными. Тут же валялись поломанные булки хлеба, воткнут был штык-нож, ещё что-то… непонятной грудою. А за столом этим в углу, привалившись к стене, черный, плотный, криво полусидел куль. Миха, догадываясь, что это такое, сделал шажок вперед. У куля обозначились контуры. Воротник бушлата, смутно белеющий подворотничок… Шея вот… А головы нет… где голова? Лицо уткнулось в грудь бушлата. Вперёд выставлен затылок и теменная часть… Раздробленные изнутри, перемешанные острые кости, желе мозгов… Автомат Калашникова валялся у ножки стола. Миха заторопился на выход. Переступая через высокий прихлоп калитки, сощурился на свет. Глаза успели к темноте адаптироваться. Птицын – и за ним еще люди – сразу двинулись навстречу. Опер только рукой махнул: – Он застрелился… Д-давно уж… По всему, сразу после очереди, пущенной наискось по воротам. Разбираться в причинах самоубийства предстояло военной прокуратуре. Илья Филиппович Халявин со своим следаком Мунзафаровым взяли ситуацию под контроль. Выпроваживали посторонних из склада. – Выходите побыстрее! Не нарушайте обстановку. Сейчас здесь осмотр места происшествия будет проводиться! Исключение военные прокуроры сделали для комдива. Халявин принял под козырёк: – Осторожнее, товарищ полковник, порожек здесь… Во-он он там, в углу… в положении полусидя… Птицын дал всем своим отмашку: – Поехали в отдел! Дальше без нас справятся. Уже в салоне «УАЗика», когда через КПП в город выехали, Маштаков понял, что это такое он видел на столе. Кроме вспоротых жестяных банок, хлеба и поломанного печенья, в самом центре высилась конусом куча экскрементов… «Зачем он это сделал? Почему?!»

18

День уголовного розыска проходил по отработанной схеме. Опера пришли нарядные, многие при галстуках. В двенадцать часов в актовом зале началось «торжественное». В президиуме расселось начальство и немногочисленные гости. Концерта в программе не было, восемьдесят один – дата не круглая.