В полночь упадет звезда - [66]

Девки, молодухи, отроки вскочили, побежали за светильниками, налили масла, подожгли фитили. Поставили на стол. Изба осветилась. Бегло оглядываясь, Горыня видела, что здесь полно народу – все больше молодежь, – и в дверь все время суются еще чьи-то любопытные головы. Разлетевшись по маленькой веси, чудная новость вызвала наружу и тех, кто уже подумывал лечь спать.

– Вроде ты и похожа на Оздравку малость, – с сомнением сказала Яворина. – Только она была собой… не такая, – она еще раз смерила Горыню взглядом. – Что она – жива?

Вспомнив беглую золовку, о которой не было особой нужды вспоминать целых сорок лет, Яворина невольно вспомнила те годы – не столько Оздраву, сколько себя, еще совсем молодую жену, у которой из всей нынешней поросли детей, внуков и правнуков только и было, что два старших сына, едва учившихся ходить.

– Она жива. Кланяется тебе. Она говорили мне, что у брата ее Витенца была тогда жена и двое сыновей. – Горыня глянула на Стояна, с трудом веря, что он тогда был младенцем.

– Нет, – поправила ее Яворина, – Стоянка уже без нее родился. А были у меня тогда Твориня и Радовед. Кто же тебя привез?

Она никак не могла уразуметь, какие силы перенесли сюда эту необыкновенную девушку. А главное, для чего?

– Бабка моя хотела, чтобы я жила в ее родных местах, – начала Горыня.

За время пути от бабы Лучи она обдумала, как объяснить родным свое появление и не слишком при этом солгать. Им вовсе не надо знать обо всех ее невольных приключениях, но и начинать жизнь среди родичей с вранья – последнее дело.

«Злой доли злом не одолеешь», – кто же ей это сказал? Баба Луча? Нет, кто-то более важный для нее, тот, кому она сразу поверила.

– Видно, томилось сердце-то по родной земле, – Яворина кивнула, удовлетворенная этим объяснением. – Сама сбежала, род покинула, думала небось, пусть хоть внучка за нее здесь век проживет. Что, не очень много счастья-доли ей там выпало? Где она жила-то?

– На Луге. Доли… да не слишком много. Из детей у нее выжила только моя мать, Медова. Замуж вышла, да умерла, когда меня родила… – Горыня опустила глаза. От этой вины ей не уйти никуда, хоть за тридевять земель спрячься. – Отец мой, Ракитан, не женился больше. Бабка к нему перебралась и меня растила. Да только… не сыскалось мне женихов в наших краях. Отец и повез меня…

– Где ж он? – Яворина взглянула на своих домочадцев.

Те переглянулись: в санях у Горыня были куры и козы, но никакого отца.

– Умер он по дороге, – почти шепотом призналась Горыня. – Лихорадка по пути завладела им. На третий день…

Яворина глянула на ее одежду, надетую швами наружу – только так Горыня в дороге могла обозначить «печаль» по умершему.

– А я уж… завет бабкин выполнила. К вам приехала.

– Садись, – вздохнула Яворина, видно, уверясь наконец, что все это не сон. – Кожух сними. В баню уж поздно нынче… Голодна небось? Девки, дайте ей чего-нибудь.

«Девки», как Яворина называла молодое женское население, устремились к печи и погребу.

– Мне бабка с собою «дедову кость» дала, – призналась Горыня. – Ну, свою. Она ее забрала, когда из дому ушла, потом моей матери дала в приданое. Мне передала, чтобы в пути меня хранила, где судьбу искать, указала… Я ее берегла, – она со стыдом опустила глаза. – Да в одной избе она пропала… Был клубочек маленький, серой шерсти, а внутри что-то твердое такое…

– Истинно, – Яворина смягчилась лицом. – Здесь водится невестам «дедову кость» с собой давать. Говорила тебе бабка, откуда берутся эти кости?

– Нет.

– Как девка подрастает, собирают ей приданое, если в эту пору умрет кто из дедов или бабок – с крады погребальной берут кость малую и в клубок заматывают. Это кто же мог быть… – Яворина задумалась, – кто же у них помер перед ее… пока ее замуж собирали? При мне, как я за Витенца вышла, не умирали. Может, его дед Станигость, а может, бабка… Уж теперь не узнать! Не у кого спросить, во всем роду нет никого старее меня. Жаль, что пропала.

– Я искала. Все углы перерыла. Будто куды унесли.

Перед Горыней поставили миску чуть теплой каши. Взглядом поблагодарив чьи-то проворные руки, она взялась за костяную ложку с коротким черенком. Осторожно положила немного в рот. И то ли после долгой дороги, то ли от облегчения достигнутой цели ей показалась очень вкусной эта обычная просяная каша с каплей растопленного масла. Первая каша от родного очага ее бабки. И почему-то ей казалось, что сама Оздрава сидит рядом с нею перед этой миской – но не нынешняя, старая, а молодая, с длинной девичьей косой, еще не ведающая, какую пряжу приготовила для нее Доля.

– Ну да ладно, – сказала Яворина. – Без клубка ты до нас дошла, деды довели. А будешь замуж идти – я тебе другую «дедову кость» сделаю.

Глава 9

Наученная опытом своей долгой восемнадцатилетней жизни, Горыня и не ждала, что ей хоть где-нибудь обрадуются без всяких сомнений. Она посчитала за успех уже то, что в Круглодолье ее не прогнали от самой околицы, а приняли в дом, накормили и выслушали. Но и на другой день, когда ее сводили в баню и рассмотрели при свете дня, сомнения не ушли из глаз бабкиных родичей.

Ночь Горыня провела на полу, на постельнике, возле лавки, где спала Яворина. Та жила в избе с самым младшим из своих сыновей, Толинегом. Тот женился лет семь назад, о чем говорил возраст его детей – это они наполняли бабкину избу гомоном и суетой, будто стая воробьев. Остальные сыновья и часть женатых внуков населяли Новое Круглодолье, и когда женщины и девки по вечерам собирались к бабке прясть, самым младшим приходилось сидеть на полу и на полатях. Старший сын, Твориня, был почти глух, слаб здоровьем и от этого выглядел мало не ровесником своей матери; вторая его жена, Будана, была заметно моложе и управляла его домом. Второй и третий сыновья, Стоян и Радовед, друг на друга совсем не походили: Стоян был невысок и белобрыс, а Радовед – на голову его выше и рыжеват. Как рассказала Яворина, в последние годы их жизни в Старом Круглодолье хлеба с истощенных полей не хватало, ее старшие сыновья в детстве голодали и плохо росли. Радовед и Толинег родились уже после переселения в Новое Круглодолье и кормились лучше, оттого и выросли выше и крепче.