В полночь упадет звезда - [150]

Брюнхильд коснулась этой пластинки. Она убедилась в силе рун старого Хавтора и теперь только радовалась, что никто на свете не в силах причинить Амунду зла. Сглотнув от волнения, Амунд обнял ее, и она выдохнула, наконец наяву ощутив то, что так долго лишь воображала.

– Теперь мне теплее… – Она обвила руками его шею и приблизила лицо к его лицу.

Казалось бы, после всех потрясений должно ей быть не до любви, да и привыкнуть к Амунду она не успела. Но Фрейя внушила ей истинную страсть к этому удивительному человеку – страсть, которую она при первой встрече не узнала и приняла за страх, а после второй была вынуждена долго таить. Теперь же она только и ждала, пока ей дадут волю. Его поцелуй был внешне осторожным, но полным скрытого нетерпения: давняя страсть великана легко вспыхнула в ответ на призыв Фрейи. Горячая волна ударила ей в затылок и растеклась по всем жилам. Брюнхильд прижалась к нему как могла теснее, чтобы ощутить настоящую близость того, кто так долго был близок ей только в мыслях.

Чувствуя, что она повисает у него на шее, Амунд приподнял ее и осторожно уложил на приготовленные овчины на широкой сенной подушке; руки Брюнхильд призывно скользили по его спине, на лице с закрытыми глазами было бездумное, самозабвенное томление, а приоткрытые губы ждали новых поцелуев. Именно такое лицо – томимой страстью прекрасной богини – бесплодно мечтали увидеть все великаны Ётунхейма, но удалось ему одному. И – насколько он сейчас был способен думать, – Амунд понял: Брюнхильд, давно уже взрослой девушке, нелегко давалось ожидание единственного мужчины, которому она могла отдаться, не роняя себя. Но она его дождалась, и к его страстному восторгу примешивалась благодарность. От каждого прикосновения его рук к ее телу Брюнхильд издавала вздох, похожий на вскрик, но в нем был не страх, а лишь потрясение перед той новой жизнью, в которую она бестрепетно вступала.

Как мужчина рвется в битву, чтобы через кровь, смертный ужас и упоение победы приобщиться к божеству, так Брюнхильд стремилась к любви великана – единственного, кто мог поднять ее на желанную высоту. От жара его поцелуев, от прикосновения усов и бороды к коже у нее шумело в голове; когда его язык решительно проник ей в рот, все ее тело пронзило ощущение подвластности, бессилия перед этой настойчивой силой. Все плыло перед закрытыми глазами, веки налились тяжестью, в животе сводило сладкой болью, а между ног будто бил горячий родник – вот почему это дело уподобляют поению коня в источнике.

Ее руки гладили его по спине, по плечам, потом опустились к животу, а пальцы вцепились в узел гашника. Амунд слегка приподнялся, чтобы дать ей развязать узел. Она выражала готовность покориться ему, но на деле он шаг за шагом следовал за ее желанием. Замирая от сладкого ужаса, бурно дыша, Брюнхильд освободила его, а потом, не решаясь взглянуть на этого «жеребца», откинулась на спину и раскинула руки.

Амунд тяжело дышал, разрываемый между страстью и опасением за Брюнхильд; десять лет прожив в браке с обычной женщиной, он умел с нею обходиться, но понимал, что обычной женщине, тем более неопытной девушке, нужно сначала одолеть естественный страх и к нему приладиться. Но смелость Брюнхильд и готовность без оглядки окончательно скрепить их союз внушали ему восхищение. Он много ждал от этой их встречи, но она превзошла его ожидания.

Чувствуя, как он наваливается на нее сверху, Брюнхильд с усилием подняла тяжелые веки, чтобы поймать его взгляд. Она ощущала себя и жертвой, и богиней разом – в точности как Один, когда принес себя самого в жертву себе же. Амунд уже не мог сдержаться, хоть и опасался повредить ей; однако Брюнхильд, широко раскрыв глаза, устремила на него жадный взгляд; говорить она сейчас не могла, вихрь чувств и ощущений смыл из памяти все слова, но глаза ее требовали – иди! Не останавливайся. Ощутив, что он проникает в нее, Брюнхильд снова закрыла глаза и вцепилась пальцами в его бедра, давая понять, чтобы он не отступал. Она готова была терпеть неизбежную боль; она вскрикнула, но в ее голосе была не только боль, но и упоение жертвы, которая, отдавая себя божеству, сливается с ним.

И, когда последняя преграда была преодолена, еще одна мысль вдруг сверкнула в голове у Брюнхильд. Вот куда и для чего вела ее Фрейя; через нее Фрейя испытала то, чего не позволяется богине Асгарда. Богиня в эти мгновения была в ней, упоение боли и торжества сливали земную и небесную невесту в одно. Она слышала над собой хриплые выкрики низкого мужского голоса, и казалось, она проваливается в глубины бездны и возносится в небесные выси.

Когда боги берут судьбу смертного в свои руки, с этим он ничего не может поделать. Но не разочаровать богов, чтобы утрата воли не оказалась напрасной – зависит только от него. И тогда божество, вливаясь в человека, позволит человеку ненадолго ощутить себя божеством.

* * *

…И вот Брюнхильд стояла у шатра, глядя, как к ней идет ее отец, и смотрела на него совсем новыми глазами. Она стала другой, и отец казался ей чужим. Впервые она не почувствовала той живой связи с ним, с которой прожила всю жизнь, их будто разделила прозрачная стена. И главное, что она к этому человеку испытывала, было сочувствие – так боги смотрят на своих любимцев, чья честь и слава в их злополучии, но мало чем могут помочь. Олег держался с привычной властной невозмутимостью, но Брюнхильд, словно лицо его было прозрачным, видела, с какой мучительной болью в душе он делает каждый вздох и каждый шаг. Он чувствовал свое поражение, невозвратимый проигрыш. Он проиграл ее, свою дочь, в игре с богами, которые оказались более искусными игроками, чем он.