В полдень на солнечной стороне - [17]

И то, что радистка принимала за его мужество, стойкость, было холодным отчаянием ненависти к самому себе, не сумевшему сохранить в себе то, что, он полагал, должно выстоять и помочь выстоять перед лицом смерти.

Поэтому он с таким деловитым хладнокровием командовал ею, спасая ее, и потом снова полез в трясину, чтоб вытащить тело погибшего летчика и рацию, и бесчувственно смог смотреть на нее неодетую, и вытирать ее своей рубашкой, потом снова приказывать ей, как бы добивая в себе то, что еще совсем не было добито в нем в мечущемся самолете, когда спазм страха выдавил из его сознания ее, будто ее и совсем не было, — когда она рядом, может быть, мертвая, может быть, раненая или умирающая. Она, которую он любил так мечтательно и своевольно в летучем спокойном полете, в покое неба, сверкающего и бесконечного, как — казалось ему тогда — бесконечна его собственная жизнь.

С жестоким презрением к самому себе Петухов сожалел только о том, что жив он, а не летчик, и был беспощаден к себе во все дни тяжкого их пути к партизанской базе. И простился он с ней с таким равнодушием, словно убивал в ней малейшее желание увидеть его вновь или сохранить его в памяти.

13

Противник вел методическую орудийную пристрелку по нашему переднему краю, как бы только продумывая и размышляя, где потом будет целесообразнее сосредоточить массированный огонь из всех наличных стволов.

Петухов сидел у амбразуры дота и на слух определял калибры рвущихся снарядов и визуально возможное расположение огневых позиций противника, еще не обнаруженных разведкой.

Созерцая местность, Петухов соображал, где и как лучше будет по ней передвигаться для встречи с противником в ближайшем бою, называемом также рукопашным боем.

Хотя в учебнике тактики официально сказано: «Тактическая боевая обстановка никогда полностью не совпадает с прогнозированной. Поэтому командир должен выработать у себя готовность мгновенно реагировать на изменение обстановки», — все-таки Петухов заранее мысленно неоднократно проводил бой на этой местности в том варианте, который он мечтал навязать противнику.

Именно мечтал, потому что эта человеческая способность — мечтать — отнюдь не желание пренебречь действительностью, а скорее проявление воли ума, стремление подчинить эту волю тем реальностям, которые надо открыть и заставить действовать согласно твоему плану.

Существуют типовые варианты боя, которые каждый командир обязан знать твердо. Но бой есть бой. Он состоит из множества поединков. В ходе боя ум, воля командира и формируют из них новый вариант боя так, чтобы противник не успел разгадать его и в тот момент, когда этот вариант становится решающим для победы.

Петухов сидел у амбразуры дога, расслабившись, расстегнув отдохновенно пуговицы на воротнике гимнастерки, и жадно курил папиросы «Казбек», которые он обычно скупо берег для самых ответственных моментов своей фронтовой жизни. Он находился в том самозабвенном состоянии сосредоточенности, в какое впадает человек, всецело погруженный в высшую заботу своего ума, совести, долга. Он наблюдал за методическим прицельным огнем противника, и в сознании его складывалась картина возможного боя с теми подробностями тактики врага, которые он мысленно предвосхищал маневром своих огневых средств и иных других приемов ведения боя.

Здесь же, на металлической катушке связиста, поставленной вертикально, сидел работник политотдела дивизии капитан Конюхов и, ссутулясь, засунув зябнущие руки в рукава шинели, читал записки какого-то немецкого ученого, путешественника в глубь Центральной Африки. Эту книгу он подобрал неделю назад в захваченной траншее противника.

Покашливая, потирая зябнущие руки, близоруко сощурившись, будто вглядываясь в какую-то неведомую даль, он постепенно увлекался, говорил воодушевленно, страстно, вызывая у слушателей такое ощущение, будто каждый из них некая историческая личность, которой суждено свершить исторический подвиг, а не просто, как это следовало из данной боевой задачи, овладеть ночью высотой 30,02 — лесистым безымянным холмом — и окопаться на ней.

Во время боя Конюхов уходил в атакующие подразделения и, следуя с цепью, оказывался вдруг там, где поединки с противником наиболее продвинувшихся бойцов решали исход атаки. И когда Конюхова упрекали за чрезмерный риск, он говорил:

— Личный пример в бою имеет исключительно большое значение.

И смущенно пояснял:

— Не мой, конечно, а тех солдат, подвиг которых я обязан с полным знанием конкретной обстановки изложить в политдонесении, а также для распространения в боевых листках.

И когда он рассказывал на политбеседах об этих подвигах, сами участники боя вдруг узнавали о себе неожиданно такое высокое и значительное, о чем даже не подозревали, и это им казалось сейчас малоправдоподобным. Ибо в бою человек находится в таком состоянии самоотречения, напряженности, при которых память бессильна сохранить все иное, кроме ощущения ожесточенного самозабвения.

Вместе с тем Конюхов проявлял непримиримую непреклонность, когда недостатки в организации боя были вызваны командирской робостью, выразившейся в покорности шаблонным приемам ведения боя.