В полдень, на Белых прудах - [8]

По профессии Кузьма был ветеринаром, на хорошем счету числился. Его и туда, и сюда, повсюду, в общем, звали, мол, подмоги, скотину подлечить требуется. Ходил он по дворам, как бы частно прирабатывал, ходил по хозяйствам, а что делать оставалось, коль перед ним, упрашивая, на колени становились.

Как-то Кузьма в одном из больших дальних сел оказался. Ну поделал все необходимое, какие-то там инъекции, еще чего-то, и тронулся обратно. А время стояло зимнее, но бесснежное. А тут, на тебе, снег, метель разыгралась. Что делать? Назад ходу нет, далеко уже отошел. Вперед? Кузьма на риск решился. И риск оправдался: невдалеке другое село попалось. Принялся он по дворам бегать, туда, сюда зайдет — не пускают, чужой человек — неизвестно кто, а вдруг вор или бандит, мало ли разного люда по свету шляется, вон, подчеркивали, на минувшей неделе в крайней избе едва женщину не задушили, горячим утюгом по животу водили — деньги требовали.

Кузьма отчаялся, решил, не пустят его переночевать, однако и уходить из села не отваживался. Подошел к крайней избе, она от других особнячком стояла, и безнадежно постучал в окошко. Через минуту-другую дверь отворилась.

«Кто там?» — спросили.

Кузьма присмотрелся — баба, не старая вроде.

«Скотина какая-нибудь водится?» — на хитрость пошел.

Тишина.

«Я спрашиваю: корова, бык, куры есть?»

И опять тишина.

Затем — х-х-тяп.

Кузьма глянул — бабы нет, ее словно корова языком слизала. Зато через определенное время выглянул бородатый мужик.

«Кому тут скотина понадобилась? — И высунул из-за двери двухстволку: — А ну прочь отседа, иначе стрелять стану!»

Кузьма выдержал паузу и подал голос:

«Не поняли вы меня. Я ветеринар, животных лечу. А к вам зашел, потому что метель на улице. Мне в Кирпили идти надо, но идти сейчас никак нельзя, заблудиться можно. Вы меня не бойтесь, я — ветеринар, специалист по животным», — еще раз повторил он.

Бородатый мужик не успокаивался:

«Вижу, какой ты специалист! Вас тут специалистов — куча мала».

Однако говорил он это уже совсем иным тоном, и Кузьма порадовался тому: повезло, значит, нашлись все-таки люди, приветили, а там, глядишь, и горячительного подадут да накормят. И чутье не обмануло его.

Как после выяснилось, в той избе жил старик с дочерью. Старику было около семидесяти, а дочь к сорока годам шла, замужем была, разошлась почему-то.

Кузьма тогда переночевал у них и уехал. Но вскоре туда снова попал. А через год и вообще перебрался — дочь старика ему мальчонку народила.

Тетка Ульяна потерю Кузьмы восприняла тяжело, какой-никакой, а все-таки мужик был, да и все не одна, но внешне держалась мужественно. Кузьма не врал, признался чистосердечно, куда и почему уезжает от нее, и она осталась благодарной: хоть за нос, как случается у иных, не водил.

С тех самых пор тетка и начала курить, а иногда и к винцу прикладываться. Один раз, думала она, согрешила, а бог уже дважды за то покарал. И поделом!..

— Что делать-то собираешься? — поинтересовалась тетка Ульяна.

— Я? — Ванька отложил вилку в сторону. — Не думал еще.

— А я так порешила: отдохнуть тебе малость надо, отойти душой, а уж после видать будет.

Ванька помолчал.

— С ногой бы ничего не случилось, сейчас и думать не думал, рабочие руки всюду нужны, свет тоже большой, куда хочешь, туда и двигай. «Молоды-ым везде-е у нас доро-о-ога…» — неожиданно пропел он.

Тетка Ульяна хмыкнула недовольно:

— Одни уж поездили, и что вышло? — Она отошла к печке, открыла кастрюлю — там закипело что-то.

Ванька не ответил. Он встал, поблагодарил тетку Ульяну за еду:

— Вкусно было.

— Правда? А там как кормили?

— Нормально. — Ваньке, признаться, не очень хотелось вспоминать сейчас о минулом. Он понимал: все равно будут допытываться, интересоваться, как и что, и ему надо будет что-то отвечать, и все же всеми силами старался уйти от этого.

После завтрака Ванька вышел снова на улицу — не мог он сидеть дома, да еще без дела…

Глава вторая

Зинуля-Горемычка, дочка кузнеца Игната Перевалова, узнала самой первой, что из колонии вернулся Ванька Чухлов. Она пасла корову и видела, как тот сидел на околице села.

Зинуля незаметно прошмыгнула во двор, затем вошла в дом.

Тетка Ульяна привыкла уже, что та появляется вдруг, как привидение. Сначала она ругала Зинулю: так ведь человека и в могилу недолго загнать, человек делом занимается, ничего вокруг не видит и не замечает, а тут она как снег на голову. Нельзя так делать, поучала девку тетка Ульяна. Зинуля виновато смотрела, слушала, но все равно поступала по-своему. И тетка Ульяна перестала ей выговаривать: что с нее возьмешь, больной.

Зинулю в Кирпилях жалели и, если ее кто-то обижал, старались защитить. Последнее время она заметно изменилась, больше приглядывала за собой, прихорашивалась. Это уже по привычке шло: Горемычка и Горемычка. Хорошо, девка еще не обижалась, когда так окликали, лишь хихикала.

Игнату, отцу своему, Зинуля была большая помощница. Мать прикована к постели, на улицу, уж никто, по-видимому, и не помнит, когда выходила, пять или десять лет назад; как однажды свалила болезнь, так и не отпускает. Поэтому Зинуля успевала все делать: она и за хозяйством, а оно у них немалое, присматривала, и за матерью… Отец ею доволен, одно лишь его беспокоит: девке бы парня, ан кто на нее такую позарится.