В полдень, на Белых прудах - [49]

Ванька оделся тихо, на цыпочках вышел из комнаты.

Ночь стояла чистая, зарождающаяся луна выставила рожки вверх. Судя по приметам, к жаркому лету, к жарким дням.

Откуда-то справа донесся лай собак. И еще кому-то, видимо, не спится.

Ванька походил-походил, затем вернулся и опустился на крыльцо.

Сидел, думал о разном. Вспомнилась Зинуля. Обиделась, наверное, она на него. Тетка Ульяна заметила, будто девчонка заикаться не стала. Это хорошо. Неужели смерть матери повлияла, она и заговорила чисто, а? Сказывают, такое возможно, редко происходит, но случается. Клин клином вышибают.

Ничего, успокоил себя Ванька, вернется в Кирпили, зайдет к Переваловым и извинится перед Зинулей. Ну вышло так, ну ляпнул, не подумав. Нельзя же теперь всю жизнь дуться. И тетка Ульяна, надо же, как за Зинулю! Понятно, Зинуля без него, считай, и жила у нее.

Потом подумал про Катерину. Неловко с ней как-то получилось. Ерунда, в общем, какая-то. И тот мальчик, сынок ее: «Дядя, ты папа наш?» У него и теперь мороз по коже.

Сзади скрипнула дверь. Ванька тотчас оглянулся — кто еще ходит тут?

— Леня! Чего вышел?

— А так, не спится что-то.

— Тебе? — Ванька шутливо погрозил ему пальцем. — Знаю… Я в твои годы…

Леня перебил его:

— А сколько вам? — Он к Ваньке почему-то на «вы» обращался.

— Много.

— Вы еще молодой, — не согласился Леня.

— Был когда-то.

— И теперь молодой.

— Молодой, да ранний.

— Что вы имеете в виду?

— Это я просто, — сказал Ванька, — к слову.

— А-а…

Они помолчали.

На звездном небе вдруг прорезалась белая линия.

— Во-он, во-он! — вскочил Леня. — Звезда упала!

— Вижу, вижу, Леня. — Ванька одернул парнишку за брюки. — Не кричи так сильно, людей разбудишь.

— Да тут из пушки стреляй — они не пошевелятся, спят как упитые.

— Упитые? Как это?

— Ну как… Напились — и спят.

— Х-мм, а я решил: ты оговорился, хотел подчеркнуть — спят как убитые, а сказал по-другому.

Леня усмехнулся:

— Не-ет, я это и говорил: как упитые.

— Понятно.

— А вы и вправду, — Леня выдержал небольшую паузу, — в колонии сидели или просто наговариваете на себя?

— Я на себя наговариваю? С чего ты, Леня, взял?

— Ну, вы все: у нас в колонии, у нас…

— Было дело, Леня, сидел. Таить нечего.

Леня помялся:

— Мне неудобно как-то…

— Что неудобно? — опередил его Ванька.

— Спрашивать у вас: за что вас посадили? Вы нахулиганили, наверное, да? С кем-то подрались? Сейчас ребята много дерутся, иногда до крови.

— Ребята и раньше дрались. И тоже до крови. Ребята всегда дерутся, на то они и ребята.

— А я драться не люблю.

— И плохо.

— Почему?

— Себя всегда защищать надо. А будут девушка, жена, девушку и жену нужно защищать. В конце концов, своих друзей, близких, знакомых.

— Вы, наверное, кого-то защищали, а вас… Так, да?

— В некоторой мере — да.

— Я уточнять не буду, с моей стороны это будет выглядеть бестактно, верно?

— Не знаю, не знаю.

Леня вздрогнул — от ночной прохлады.

— Иди спать, — сказал ему Ванька.

— А вы?

— А я еще маленечко посижу, вечерний моцион приму.

— Какой же он вечерний — ночной уже.

— Значит, ночной.

— Я тогда тоже посижу, — решил Леня.

— Завтра тебя не добудимся. Мужики на тебя нападать будут.

— Ну и пусть нападают. Я их не боюсь.

— Я убедился. Молодец! — похвалил его Ванька. — Тут ты проявил характер.

— А вы?

— Я? Наверное, смалодушничать хотел.

— Не-ет, — возразил Леня, — Я сразу заметил: вы на то не пойдете, у меня глаз острый. Так оно и вышло, я не ошибся.

— Спасибо тебе, Леня.

— За что спасибо?

— За все. Что ты вот такой… честный.

— Я — честный? — Леня помолчал. — Не совсем.

— Что такое?

— У меня сестренка во второй раз уже двойку из школы приносит. Мама мне ее контролировать повелела. Я и контролирую. Только вот про двойки маме ничего не говорю. Сестру жалею. Знаю: скажу маме, та начнет бить ее. Мама у нас строгая.

— А папа? Папа у тебя есть?

— Папы, к сожалению, нету.

— Где же он?

— Папа?

— Ну.

— Нету его.

— И не было?

Леня хмыкнул:

— Ну вы даете! Как же не было, когда есть мы, я и сестренка.

— Верно, верно, чего это я? — прикинулся наивным Ванька. — Кстати, Леня, а ты учиться не собираешься, ну, поступать куда-нибудь? У тебя какое образование?

— Восемь классов.

— Учился хорошо?

— По-разному. В основном трешки да четверки получал. В общем, средне.

— И что, больше учиться, не думаешь?

— Не знаю. Но сейчас именно нельзя.

— Отчего?

— Мама моя уборщицей в совхозной конторе работает, семьдесят рублей зарплата. Она сама говорит: сыночек, трудно нам жить. Был бы отец, было бы легче, а так… Я и пошел работать. Я директору совхоза сразу сказал: трудностей не боюсь, посылайте туда, где хорошие деньги платят, я не подведу. И жаловаться на меня никто не станет. Я хочу, чтоб нашей маме было хорошо, легко, чтоб она никогда не говорила, что нам трудно. Вот чего я хочу. Так что пока не до учебы. А там видно будет.

Ванька выслушал Леню и почувствовал комок в горле. Он почему-то долго не проходил, застрял, проклятый, и ни с места.

— Вы чего, — толкнул его Леня, — задремали, что ли?

У Ваньки наконец прошло: фу-у!

— Нет, нет, Леня, это я так… Слушаю.

— А я все сказал.

— Все? А-а, ну да, конечно.

Ночь стояла тихая, спокойная. В такую ночь вольготно парочкам, два разных сердца, по-разному стучат, но они рядом, и им хорошо, тепло.