В полдень, на Белых прудах - [34]

Подняв голову, он глянул на небо. Чего его тянет туда? Он что, боится непогоды, что ли? Как чуть что — глаза вверх…

Скрипнула дверь. Ванька оглянулся — ну черти, ну черти, бабы, уже балуются, уже дразнят его! Дверь чуть приоткрыта, а из щели торчит длинный огурец.

За дверью прыснули. Молодуха! Та самая молодуха выставила огурец, догадался Ванька. А она ничего собой, недурна. Нос остренький, глаза пронзительные, этаким буравчиком так и сверлят, так и сверлят, а из под косынки свисают темные локоны.

И тотчас Ванька вспомнил о Катерине. Как она там? — подумалось. Ну и Катерина, мелькнуло у него, он на порог: здравствуй, мол, вот приехал посмотреть, как ты тут, а она: любимый мой! Какой же любимый, когда она, как только его осудили, укатила в город и за первого попавшегося парня выскочила замуж. Не-ет, Катерина и в самом деле стала странной. Но и он тоже: она ему на плечи, а он и раскис. Теперь-то ему как быть, как вести себя? Или сделать вид, будто и ничего не было, а? Детей ее жалко, хорошие растут ребятишки, им бы как раз сейчас внимание — подрастают ведь. Да, но он-то тут при чем? Что они, его дети, что ли? И все равно жалко…

Ванька этак подошел осторожно к двери и как гыркнет — раз пошла такая игра, почему бы и ему не пошутить. В теплице вскрикнули, и тотчас у него в ногах, на земле, оказался огурец.

— У-у, дьявол! — незло чертыхнулась Верка.

Ванька поднял огурец, дверь шире приоткрыл и зашел в теплицу.

— Спасибо, бабоньки, за угощение, век ваше добро помнить буду.

Верка, чуть прикрыв рукой лицо, подобно монашке, откровенно разглядывала его и хихикала.

Ванька шутливо погрозил ей пальцем.

— А огурец-то, огурец наша Верка большой облюбовала! — кричала женщина в цветной косынке.

С ней не согласились, ее поправила другая из левого угла.

— Неправда, неправда, самый раз!

Смех, хохот сразу понесся по теплицам. Верка, перегнувшись, тоже давилась от смеха.

— Маленький что, — продолжила женщина из левого угла, — маленький взял в руки, кусь — и нету его. Загрызть нормально не загрызешь, верно я, бабы, говорю?

— Ну и Антонина, ну и Антонина!

— Во выдает баба!

— Так! Так, Антонина!

Нет, с женщинами и в самом деле говорить трудно, особенно когда их много — одна другой бойчее, одна другую переострить хочет.

Ванька попятился назад — уходить, уходить надо, пока до чего-нибудь еще они не додумались.

Вскоре в кочегарку заглянул Филипп Ненашев.

— Ну как ты тут? — поинтересовался.

— Нормально.

Филипп подошел к печи, заглянул в нее, затем глаза поднял на термометр:

— Во, так и держи. Молодец!

Ванька этак гордо вскинул голову:

— У нас будь спок, как в лучших домах Лондона и Парижа!

Завотделением сначала улыбнулся: ну, дает истопник, потом посерьезнел.

— А где это у вас, — уточнил, — в колонии, что ли?

Ванька опустил голову:

— При чем тут колония, я о себе лично.

— А-а, — понятливо протянул Филипп Ненашев. — Извини. А я уж, грешным делом, опять подумал…

— Индюк думал и в борщ попал!

— А ты, вижу, малый с характером.

— Таким меня матка с отцом родили.

— Ну-ну. Значит, палец тебе в рот не суй, да?

— Если лишний — можешь совать, а нет — лучше побереги.

— Спасибо за предупреждение. Теперь буду знать, с кем имею дело, — подчеркнул завотделением.

— Это всегда знать не вредно. Я вот не знал и поплатился. — Ванька умолк.

В кочегарке на какое-то время стало тихо. Слышно лишь было, как гудело в печи да с улицы доносились людские голоса.

Первым потом заговорил Филипп:

— Ну а если серьезно, чего ты попал в колонию? Ты извини, конечно, за прямой вопрос.

Ванька махнул:

— Чего там, ладно. Вопрос этот мне все задают. Только всем не хочется объяснять, надоело. И долго. В общем, история длинная и неинтересная, поверь.

Филипп, молодцом, не стал приставать к Ваньке, понимающе кивнул:

— Все, все. Сообразил. Не буду больше.

— Когда-нибудь в иной раз, хорошо? Под настроение, — добавил Ванька.

— Возражений нет. Согласен.

Уходя, Филипп дал Ваньке маленький совет, дескать, нрав свой проявлять нужно, слов нет, иначе тому человеку грош цена, только всегда следует помнить, где необходимо это делать, а где неплохо воздержаться, чтоб самому же себе иль кому-нибудь близкому не навредить. Жизнь штука такая, требует разумного подхода, брать быка за рога — хорошо, а еще лучше его так схватить, чтоб над ним одержать победу.

Вот уж тут Ванька Филиппа оценил: а он, по всей видимости, мужик не промах, кое-чего соображает, иными словами, колпак варит у него. И тут же добрым словом вспомнил деда Матвея: Матвей Егорович любого человека видит насквозь, с дурным водиться не станет и хорошо о нем отзываться тоже.

После обеда Ванька отнес заявление в приемную директора и отдал его на подпись секретарше.

— Вы же потом фотографии и трудовую книжку принесите, — напомнила ему светловолосая девушка лет восемнадцати. — И справки о состоянии здоровья и о местожительстве.

— Хорошо, принесу, — сказал Ванька и вышел.

4

Вечером к Чухловым заявились дед Матвей и его жена Анисья Петровна, сухощавая морщинистая женщина. Тетка Ульяна увидела их и ахнула: что ж раньше не сказали — придут, ждите, а у нее теперь нечего и на стол поставить.

— Мы люди не привередливые, что будет, то и съедим, — пошутила Анисья Петровна.