В полдень, на Белых прудах - [30]

Ванька не стал возражать — какая разница, ему или тетке, важно — они вывезут мусор и перевезут сено.

Наутро Ванька поднялся и пошел на колхозную конюшню. Конюхом работал там Илья Стреляный. Почему Стреляный? В молодости охотился с другом на уток, друг его и подранил, стрелял в утку, а попал… Илья в это время хотел рукой его ружье отвести: не спеши бухать, все равно не попадешь — утка высоко уже, а тот и нажми курок. В общем, пальцев у Ильи после того не стало — трех. И в войну ранило Илью дважды, один раз в ногу, другой — в живот, последнее ранение серьезное было, едва оклемался. Однако Илья живет, смотрит за лошадьми, иные его сверстники давно на пенсии иль в могиле, а он еще бегает, при силе притом.

Ванька с конюхом поздоровался и протянул ему от Каширина записку: дескать, требуются лошади и подвода, обеспечь, пожалуйста.

Илья завел его в конюшню, беспалой рукой указал на пару буланых:

— Запрягай этих.

Ванька вывел их, привязал возле подводы и пошел за сбруей.

Он когда был мальчишкой, некоторое время работал ездовым, возил от комбайна зерно. Ему тогда нравилось ухаживать за лошадьми. Особенно купать их на речке — о-о, и меда не давай.

— Перевелись сейчас лошади, да, Илья Нестерович? — запрягая, разговаривал с конюхом Ванька.

Илья Стреляный покачал головой:

— Нет слов. Вон несколько пар и осталось. Еще немного — и эти исчезнут, в Красную книгу в пору заносить.

— Точно, — согласился Ванька.

Когда он приехал домой, дед Матвей ожидал уже его.

— Долго ходил. Что так?

— Это показалось тебе, Матвей Егорович. — И в свою очередь спросил: — Что-то ты не весел, а? Обидела тебя тетка Уля, да?

— Кхе-кхе. Обидела.

— Теть Уль, — позвал Ванька свою тетку. — Ты где там?

— Чего? — вскоре выглянула та из дому.

Ванька поманил ее пальцем, затем что-то шепнул ей на ухо.

— А ну его к дьяволу! — ругнулась тетка Ульяна. — Я уж ему наливала.

— Еще налей, — подсказал Ванька. — Человеку хочется — утоли жажду.

Они грузили мусор. Уже набрали целую подводу, и тут подошла тетка Ульяна.

— Вот вам, — протянула графинчик с золотистой жидкостью. — Привезете сено — еще налью.

— Кхе-кхе, — повеселел тотчас дед Матвей. — Спасибонько тебе, матка, век будем тебя помнить.

— От лиса, от лиса! — хохотнула тетка Ульяна и добавила: — Пей, пей, на том свете не подадут.

— Не подадут, не подадут, Ульяна, это точно, скорее портки снимут и поддадут, чтоб летел и не оглядывался.

Мусор вывалили они в глубокую яму за огородами. Там когда-то, еще задолго до войны, рассказывали, находились винные погреба, колхоз специализировался на винограде и изготавливал вина, в войну погреба разрушило, от них лишь остались ямы. Но скоро и их, наверное, не будет, засыпят люди мусором.

Разгрузив, дед Матвей потребовал перекур:

— Отдохнем давай. Кхе-кхе, устал.

— А еще ж сено перевозить, — напомнил Ванька.

— Ничего, — спокойно отреагировал дед Матвей, — и сено перевезем. Я двужильный. Коль не спешить, я могу долго работать, — Он достал сигарету, прикурил.

И тут подошла к ним Зинуля-Горемычка, она рядом корову пасла. Поприветствовала.

— О-о, — удивленно воскликнул Ванька, — Зинуля наша уже разговаривает! — После возвращения он впервые видел ее так близко. Изменилась она, похорошела. Вот только когда слова произносит, кривит почему-то губы. Но раньше все равно у нее это было заметнее.

— Мать-то у тебя как? — поинтересовался у Зинули дед Матвей.

— Б-болеет.

— А что врачи говорят?

— Н-ничего.

— Как — «ничего»?

— Говори не говори, — вклинился в разговор Ванька, — бесполезно. У ее матери, — кивнул он на Зинулю, — болезнь такая… и врачи бессильны.

Он только сказал это, Зинуля отвернулась и заплакала.

— Кхе-кхе. Ну что же это мы? — забеспокоился дед Матвей. Он поднялся, подошел к Зинуле и взял ее за руку: — Ничего, ничего, пройдет все, доченька. Успокойся.

Ванька тотчас засобирался:

— Пора ехать, Матвей Егорович.

— Ага, ага, едем.

2

На Юхимку они прибыли около десяти. Солнце уже давало о себе знать, припекало.

— Кхе-кхе. Нам сначала следовало за сеном поехать, — посетовал дед Матвей. — А мы занялись мусором, мусор бы от нас никуда не ушел.

— Возможно, ты и прав, Матвей Егорович, — не стал возражать Ванька. — Ну да ничего не поделаешь уже.

— Я тоже, старый дурак, не подумал.

— Ладно тебе, Матвей Егорович, себя казнить. Выйдем из положения, не впервой.

— Выйти-то выйдем, да возьмем и согнемся гвоздем, что тогда?

— И тогда ничего, — заверил Ванька — Живы будем — не помрем.

— А помрем — вином зальем.

— Ха-ха! — засмеялся Ванька.

Дед Матвей тоже повеселел.

Вскоре они стали грузиться. Дед Матвей был наверху, утаптывал и укладывал сено, а Ванька его подавал снизу. Упарились быстро, но, что поделаешь, работа есть работа; сено привезут домой, тогда и отдохнут.

На одной из полян траву они подобрали чисто, переехали на другую — и там подмели.

— Эх, курнуть бы сейчас, — загорелся дед Матвей. — Уши попухли.

— А ты и курни, — подсказал Ванька. — Курни, курни, Матвей Егорович. Заодно и передохнем малость.

— Не-ет, — возразил дед Матвей. — Курить не буду, сено — что порох, еще вспыхнет.

Поехали дальше. Приезжают… Э-э, тут чего-то не так. Где же их сено? Вчера они переворачивали — было на месте, а нынче одни клочочки. Там, там клочок. Похоже, подбирая его, кто-то спешил. Понятное дело, не свое брал, чужое. А раз так, значит, чувствовал, воровал. Вот люд!