В полдень, на Белых прудах - [145]
— Нормально все, — коротко ответила Зинуля.
— Учишься, значит?
— Ага.
— Ну, а мы тут работаем. Вишь, нынче подзадержался. Прибежали в конце дня, говорят: срочно хомут нужен, трактор вышел из строя. Вот и выстукивал молотком.
— А я пришла — тебя нет. Сразу решила: на работе. — Зинуля помолчала. — Скучаю я там по тебе, пап.
— Я по тебе тоже, дочка. — Отец приподнялся вдруг: — Вот дурень-то лопоухий, что ж я сижу? — И подошел к сундуку и открыл его крышку. — Я же тебе отрез на платье купил. Может, обидишься, что не другой расцветки?
Зинуля усмехнулась:
— Ну, папа, даешь. Как я могу обидеться, коль ты мне отрез купил. Не-а, ни за что. Наоборот, спасибо большое.
— Вот он, возьми. — Отец протянул дочери материал.
Зинуля увидела и ахнула: точно такой, из какого было то платье, которое ей отец подарил раньше, — в горошек, цвет только горошков не синий, а ярко-красный.
— Это я с Матекиным, председателем нашим, в город ездил, — объяснил отец, — там в магазине и наскочил на этот материал. Я знаю: тебе нравятся платья в горошек. Ведь так?
— Ага. — Зинуля была на седьмом небе от этого отцовского подарка. — А чего ж ты тогда решил, — спохватилась она, — что я могу обидеться?
— Ну мало ли что. Думал: надоел один рисунок.
— Не-а, — покачала головой Зинуля. — Мне этот отрез нравится, спасибо! — Она поднялась, подошла к отцу и поцеловала его.
— Тебе тоже за подарок спасибо, — в свою очередь поблагодарил дочь отец.
Чуть погодя Зинуля отпросилась у него пойти к Нине Сергеевне Коростылевой. Ей просто не терпелось рассказать той, как у нее, Зинули, складываются дела. Она понимала: Нине Сергеевне тоже будет интересно. Но не это, быть может, главное, что заставило Зинулю вырваться из дома — ну, конечно же, надежда увидеться с Ванькой Чухловым.
Нина Сергеевна была дома, и они обменялись новостями и впечатлениями. Хозяйка осталась довольной, что у ее подопечной дела складывались хорошо. Ну, а после, если какие возникнут трудности, она лично поможет, так что Зинуле особо расстраиваться не следует — все, в общем, придет, все образуется. Зинуля искренне поблагодарила Нину Сергеевну за доброе отношение.
Возвращаясь домой, Зинуля все же не выдержала и зашла к Чухловым. Встретила ее тетка Ульяна — Ванька, как потом выяснилось, уехал в центр, какое-то там совещание проходило, и его туда вызвали. Увидев Зинулю, она вышла навстречу, приобняла ее, точно дочь свою. Зинуля от такой встречи расстроилась, едва не заплакала.
— Проходи, проходи, милая, — приглашала тетка Ульяна.
Внешне она вроде бы не изменилась, и все же впечатление складывалось такое, будто над ней висел какой-то груз. Помедлив, Зинуля даже осторожно порасспрашивала, не случилось ли у них чего. Тетка Ульяна усмехнулась: с ней? С ней никогда ничего не должно произойти. Ну, тут уж она, наверное, через край перехватила малость — все же возраст, а он, как не гоношись, свое все же берет. Но потом-таки она созналась: последние дни что-то чувствует себя неважно, погода, что ли, на нее действует, кто его знает, однако что-то не то. Вот, значит, Зинуля не ошиблась, в самую точку попала.
У тетки Ульяны Зинуля побыла тоже недолго. Уходя от нее, все еще верила — она сейчас станет выходить со двора, а навстречу Ваня. От этой мысли ее даже пробила дрожь. Нет, давно она его уже не видела, целую вечность! Наверное, и не признает сразу Ваню. Но Чухлова не было и не было, так что все надежды Зинулины были напрасны.
Ночью ей снился сон. Она будто сидит на крыльце своего дома, качает малыша и напевает:
А рядом Ваня. Он приобнял ее. Она у него лучше всех, говорит, такой, как Зинуля, нет больше в мире. Ей это приятно слышать. Она смотрит то на малыша, то на Ваню и не нарадуется. Какое счастье это для нее, кто бы знал только! Все же на свете есть справедливость, думает она, есть!
Утром отец заметил:
— Ты во сне разговаривала. Тревожно спала, что ли?
Зинуля улыбнулась:
— Что ты, папа, наоборот, мне снилось счастье мое.
Отец ничего в ответ не сказал, лишь хмыкнул про себя. Но видно было, что он рад за дочь.
Дни летели стремительно, один как бы ложился на другой — поспевай только щелкать: один, два, три… Зинуля уже втянулась, и занятия не казались уже такими обременительными, как поначалу. Все делала она с охотой, и училась с охотой. А главное — она почувствовала: у нее пошло. Все, о чем говорилось на лекциях, Зинуля хватала на лету. Иногда и Катеньке помогала. А та, слушая ее, лишь удивлялась: «Тебя как подменили! — и тут же жаловалась: — А я, напротив, почему-то потеряла к учебе весь интерес». Зинуля успокаивала подругу: ничего, пройдет. Это бывает со всеми.
К Кашириным она не ходила — не было совсем времени. Но часто себя за это казнила: нехорошо поступает. Разгадка того, что у Надежды Ивановны плохое настроение, пришла к Зинуле как бы сама собой, она еще подумала: как раньше она не сообразила, вот глупая! У Кашириных нет детей, а это страшно, для женщины особенно. Надежда Ивановна от этого и тужит. Вот жизнь — одни мед едят, да еще и ложкой, а другим похлебки нет. Ясно, не о еде речь — все о том же злополучном счастье, которое опять же у одних через край, а у других на самом-самом донышечке, в виде капелек росы — как можно представить. Размышляя так, Зинуля прежде всего думала о том, как бы помочь Надежде Ивановне и чем. И всякий раз ловила себя на мысли, что ее эти упражнения напрасные — одному господу богу лишь по силам изменить обстоятельства, однако и тот уж со своей помощью, наверное, припоздал — лет бы этак на пять раньше, тогда было бы это возможно. И оттого горевала Зинуля, не находила себе места. Домой в последние выходные она тоже не ездила — сидела над конспектами. Девчата, конечно, свое ловили, не упускали время, а ей было не до того. Да она и несвободная — у нее Ваня есть, изменить она никак не может.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».