В полдень, на Белых прудах - [135]

— Много, Ульяна, мно-ого. Не знаю, как для него, а для меня, к примеру, так год целой вечностью кажется.

— Твоя правда, девка, — соглашаясь, кивнула Ульяна. — Помню, как своего Ваньку ждала… Ой-й, и не говори!

Матрена бесхитростно усмехнулась тому, как Ульяна называла ее. Она к ней и раньше так обращалась, когда на ферме работала. «Эй — кричала, — девка, а ну-к поверни теляток, пусть не уходят далеко, рядом пасутся, а то мало ли что может быть. Поверни, девка, поверни, чего рот раскрыла?!» Матрена обижалась тогда, выговаривала, мол, какая она ей девка, девчонка она еще, вот кто! «Все равно — девка!» — твердила свое Ульяна.

— А я вот, — поделилась своей радостью Ульяна, — с райсобеса нашего, пенсию мне там надбавили. На восемь рублей теперь буду получать больше. Один раз уже добавляли, теперь — еще.

— Это хорошо. Хотя нашему брату сколь ни прибавляй — все мало, верно?

Ульяна возразила:

— Для кого, может, и мало, а я, к примеру, довольна. Не барыня. А еще и племяш помогает, бесенок мой.

— А я ездила к Каширину жаловаться, — заговорила вдруг о своем Матрена.

Ульяна, казалось, даже с места подскочила, так заинтересовало ее это:

— На кого же?

— На Матекина, на черта нашего лысого! Я у него на мазку людей прошу, а он мне отказывает: не дам, говорит, пока с колхозным делом не управимся. А в колхозе, сама знаешь, дела круглый год.

— Ай-яй-яй! — Ульяна сочувствующе покачала головой. — На Матекина это похоже, девка, я его и раньше таким знала. От бес, от бес! И что Каширин сказал?

— Пообещал разобраться и помочь.

— Каширин — не Матекин.

— Потому и пошла к нему… — Матрена посмотрела на Ульяну, подумала и не выдержала, передала той на словах весь разговор Каширина с Митяем.

Ульяна выслушала внимательно, потом сплюнула:

— Тьфу. Так и сказал: отщепенцы?

— Ну! — оживленно поддакнула Матрена.

— А сам он? От бес, от бес!

— Кого ты имеешь в виду?

— Князева! Матекин ить на него указал?

— На него.

— Вот я и сказываю: а сам он кто? — Ульяна посмотрела по сторонам, не подслушивают ли их, и принялась нашептывать что-то на ухо соседке.

— Не может быть! — не поверила сразу Матрена.

— Правда, девка, правда! Мне Лидка Перелыгина вчера самолично поведала.

— А что-то тихо было, песен не пели… Ошибаешься, наверное, Ульяна.

— Тьфу на тебя, девка! — Ульяна перекрестилась. — Потому и тихо, что не велел ему Матекин веселья устраивать. Матекин сказал: возьми девчат своих и действуй, мажь, лепи, словом, доводи свой дом до конца. Лидка Перелыгина лично работала у Князева, она мне о том и сообщила.

Матрена ругнулась:

— Ну, Митяй, ну, черт лысый, погоди у меня!

Вскоре остановился автобус: конечная, станция Березай, поскорее вылезай. Люди повскакивали с мест и пошли к выходу.

Матрена распрощалась с Ульяной и тоже заспешила на птичник — ее Анюта поджидает, небось, там одна, бедолажка, забегалась…

Когда Матрена примчалась на птичник, Анюта сидела в дежурке и плакала.

— Ты чего? — всполошилась Матрена. — Ай кто тебя обидел?

Анюта, увидев напарницу, обрадовалась, размазывая по щекам слезы:

— Приехал Иван Алексеевич и сказал, чтоб я в полевую бригаду переходила, а вместо меня сюда другого человека пришлют.

— Это ж чей приказ?

— Ивана Алексеевича, зоотехника главного.

Матрена недовольно сморщилась:

— Да не о том я. Иван Алексеевич, догадываюсь, передал, а приказал кто!

— Не знаю, теть Матрена. Мне сказали — я вам сказала. — Анюта на самом деле понятия не имела, почему и кто так решил.

Матрена постояла в раздумье.

— Вот что, Анюта, — приняла она, видимо, какое-то решение, — ты, девочка, побудь тут еще, а я сбегаю в правление и выясню все, я разберу-усь, в чем там дело.

— Теть Матрена, — Анюта вопросительно взглянула на напарницу, — Матрена Савельевна, а может, не надо? Чего вы из-за меня…

— Ну нет, девочка, — не согласилась с ней Матрена, — молчать будешь — на шею сядут, испытанно! Я пойду и разберусь!

Матрена понимала: ее завели. И завел Митяй, не кто-нибудь. Его работа с перемещением Анюты, подумала она. Мстит он ей, прошлого не забудет. Но как бы там ни было — отступать нельзя. Некуда отступать.

В правлении она первым делом нашла главного зоотехника.

Тот увидел Матрену и заерзал на стуле.

— Иван Алексеевич, скажите честно, чей приказ перевести Анюту в полевую бригаду?

— Честно?

— Ну!

— Поклянись, что никому не расскажешь!

— Клянусь!

Главный зоотехник покосился сначала на дверь и лишь потом сообщил, мол, председателя, колхоза это затея, он распорядился девчонку в поле перевести, молодая еще на птичнике работать.

— Так и знала! Так и знала! — У Матрены слов не было для выражения. Она строго посмотрела на главного зоотехника: — А ты почему, Иван Алексеевич, смолчал? Что, похоже, с Матекиным ругаться не пожелал, мирно жить с ним решил, да? Э-эх! А ведь ты, Иван Алексеевич, лучше должен знать, как трудно хорошую птичницу найти. Вот Анюта, она молодцом, она любит птицу, лелеет ее, а до нее были… Иван Алексеевич!

— Ну чего, чего тебе, Матрена Савельевна? — вздрогнув, спросил главный зоотехник. Его, видимо, начинало раздражать это.

— Ты должен постоять за Анюту, слышишь?! До-олжен! — наступала Матрена.

— С чего ты взяла, Матрена Савельевна? — Главный зоотехник передернулся, будто его холодом обдало. — Нет, — махнул от отрешенно, — ни за кого стоять я не буду. И вообще с Анютой все решено, с завтрашнего дня она выходит в полевую бригаду.