В полдень, на Белых прудах - [133]

Каширин отпустил кнопку переговорного устройства, но тут же снова нажал.

— …рена не подарок. Я ей одно говорю, а она себе…

— О Булавиных твой вывод, Дмитрий Иванович, или чей?

— Что? Не мой, не мой, Афанасий Львович, заведующего свинофермой Князева, ей-богу! Вот и подумайте: как Булавиной…

— Достаточно, Дмитрий Иванович, достаточно, ты мне все популярно объяснил, спасибо. Беседа наша окончена.

— Понял, Афанасий Львович. Окончена.

Каширин долго сидел, опустив голову. Потом поднялся, подошел к Матрене:

— Ничего, ничего, Матрена Савельевна, мы этого так не оставим, разберемся еще, кто средь нас так называемые антигосударственные элементы. Надо же, слова-то какие нашли!.. Вы поезжайте домой, Матрена Савельевна, и занимайтесь пока своим делом. У нас какой нынче день? Среда. Так вот в пятницу я буду в Кирпилях и сам во всем разберусь, хорошо? Значит, договорились. Да, — Каширин пораздумывал, — и о том, что вы слышали здесь, — никому, пожалуйста. Сами тоже ничего не предпринимайте, а то, не дай бог, кашу еще заварите, не подумавши. Я уверяю вас: и с Матекиным, и с Князевым я лично говорить буду, вот так-то.

Каширин после этого порасспрашивал у Матрены о детях. О Владимире он и сам все знал — парень вырос толковый, не бездельник какой-нибудь, а вот Светлана… посочувствовал Матрене: «И в кого только удаются они такие?..» О Фоме Ильиче тоже поинтересовался, не забыл: пишет ли, а коль пишет, то о чем, и вообще много ли ему осталось жить вдали от родных Кирпилей?

Матрене бы радоваться: сам председатель райисполкома столько времени уделил, можно сказать, личное участие в ее неотложном деле принял (пообещал же он приехать и решить вопрос в пользу Матрены), а она вышла на улицу и отпустила повода, разревелась, как малое дитя: за что люди ее так ненавидят, за что? Те же Матекин и Князев? Ну с Матекиным ясно, этот за давнее мстит, не забудет измены, а Князеву что плохого она сделала?..

Прохожие шли мимо, сочувствующе поглядывали в ее сторону и ничего не говорили; они, видимо, понимали: раз женщина плачет, значит, ей плохо. Однако чем ей поможешь? Ничем. Выплачется — подхватится и опять заживет так, как будто ничего и не было, такова уж женская доля!

2

Успокоившись маленько, вытерев слезы, Матрена взглянула на часы: по времени она могла бы успеть еще сбегать к Светлане и выяснить для себя, чем кончился их балаган. Но мысль эта тут же и отпала: пусть сами все-таки разберутся, третий в таких случаях всегда лишний. А она, пожалуй, любит его, ни с того ни с сего вдруг подумала о дочери Матрена, лю-юбит, паразитка этакая! Коль не любила бы, вряд ли стала устраивать сцену ревности да еще в ее присутствии. Однако тот гусь тоже хорош, ругнула она Геннадия Петровича, не мог сразу объяснить девке, мол, не разведен, но обязательно разведется. Пообещал хотя бы. И вообще, видимо, прежде следовало развестись ему, а уж после любовью заниматься, девку охмурять… И все же она молодец-таки, Светлана, отметила дочернюю строптивость Матрена, вон как завернула дело, надо же, мужика на колени поставила! Она б уж, Матрена, давно не утерпела, смилостивилась, сделай подобное ее Фомка… Вспомнив неожиданно о муже, Матрена опечаленно вздохнула: «Ах господи ты боже мой! Фомка, Фомка, как он там теперь? И не пишет чего-то…» И враз ей на память пришли слова Митяя о Фомке… Как только у него язык повернулся на такое, а? Черт лысый!

Матрена прискочила на автовокзал, купила билет.

И в автобусе ей не давало покоя сказанное Митяем. Но в какой-то момент ее осенило: а может, Князев и не говорил ничего такого, может, Митяй сам все это придумал, а на другого свернул, чтоб, значит, от себя таким образом вину отвести? И на самом деле, зачем, спрашивается, Князеву на Матрену лишнее наговаривать, на мужа и детей ее, зачем? Что они плохого ему сделали? Матрена посидела, повспоминала, были ли у нее и Фомки когда-нибудь и какие-либо с Князевым стычки, но ничего на ум не пришло. Не ругались меж собой никогда. Хотя нет, вспомнила, имелся один случай, когда Фомка с Князевым сцепился. Из-за чего тогда он завелся? Из-за плуга, кажется. Да-да, из-за него, точно!

Была осень, ранняя и сухая, люди, убрав все со своих огородов, готовились к будущему сезону, обновляли землю. В Кирпилях сыздавна повелось: пришла пора вспашки — запишись в очередь на плуг и жди, причем все равно, кто ты есть, хоть сам господь бог, таков закон у них. Почему? Лошадей в колхозе предостаточно, а с плугами беда, хоть караул кричи, иногда, когда свои из строя выходили, к соседям даже обращались, в хутор Заречный, кланялись мужикам, выпрашивая у тех остро необходимый в крестьянской жизни инвентарь.

Как-то подошла и их очередь, Булавиных. Фомка сходил на конюшню, взял лошадей и подался к Скупому, у которого предположительно находился плуг. Приходит, а тот ему и сказывает: «Князев забрал. Нынче же и забрал». — «Какое он имел право? Очередь-то не его, наша». — «А ты у Князева и спроси… Я что, я человек маленький, ко мне пришли, говорят: отдай, я и отдал… Я человек маленький». От Скупого Фомка к Князеву — тот как раз пахал свой огород. «Ты почему очередь не блюдешь, Кирилл Антонович? Плуг-то нынче мы должны взять, а не ты». Князев остановил лошадей: «Погодь, Фома, не шуми. Давай сперва разберемся, кто ты, а кто я. Вот ты, к примеру, кто? Учетчик, верно? А я, милый, заведующий свинофермой, с авторитетом, кроме того, член правления! Теперь и кумекай: кто должен первым огород вспахивать, а кто вторым, ты или я?» — «Не пойдет так, Кирилл Антонович, несправедливо…» Фомка не стал больше спорить, тут же развернулся и побежал к главному агроному колхоза Каширину (он, кстати, тогда еще у них агрономил) и пожаловался ему. В тот день первыми все же вспахали огород Булавины, а уж после них Князев — все честь по чести, как положено. И Князев тогда не обиделся вроде бы, махнул, мол, ладно, так, значит, так. А может, он вид лишь сделал, а на самом деле затаил на Фомку зло? Хорошо, но почему ж тогда, когда Фомку судили, он за него горой стоял, глотку рвал, доказывая, что Фомка Нечесов из порядочных, не мог, дескать, он заодно с ворами быть (Князев так и сказал: с ворами!), почему? Матрена спрашивала себя и пожимала плечами: трудно, трудно ей в том разобраться.