В полдень, на Белых прудах - [111]

Да, подумала Матрена, нынче они явно опоздали с кормежкой. А все из-за этого черта лысого, из-за Митяя, — в приемной у него столько просидела, что замучилась ждать, да пока говорила с ним…

Куры снова всполошились, будто чувствовали рядом какую-то опасность.

Да что такое?

Матрена вышла из летнего база и прошлась по-над изгородью вокруг — и опять ничего подозрительного.

Раньше самую большую опасность представляли лисы. Коль зачастят они на птичник, то пиши пропало, не одну сотню поутащат. Бывало, уж и охотятся за ними, из ружья палят, засады устраивают, и пугала выставляют, никаких тебе результатов — так хитер этот зверь. Теперь же лисы почти совсем перевелись в их местах; редко, очень даже редко случается, и не вспомнит, в какой месяц такое было. А куры, как ни странно, все равно пропадают. Загадка? Ничего подобного. Давно известно, что на птичник стали заглядывать двуногие звери, а эти (убивать их мало) пострашнее лиса. Лис одну-две задерет и убежал, человеку же и десятка мало, набирает столько, сколько донесет. Сейчас, правда, на этот счет тихо и спокойно, с полгода примерно ничего подобного не случалось. А было. Того же Ваньку Прыкина, многоженца и пьяницу, за что товарищеским судом судили? За тех же самых кур, которых он в течение трех месяцев около сотни упер. Попался Ванька в январе, а в феврале другой охотник на кур нашелся — строительных дел мастер, из приезжих, из городских, нанявшийся по договору на животноводческой ферме сливные ямы кирпичом выложить. Этому сразу сказали: собирай, мил человек, манатки и дуй из Кирпилей, пока морозец и скользить легко, но прежде вычли из заработанного наложенный на него штраф. Вот с тех самых пор, с поздней осени, и не было еще нападений на птичник.

Вернувшись, Матрена зашла в кладовую, зачерпнула два ведра зерна. На утро им корма хватит, отметила она, а вот в обед птице давать будет нечего. Одной кормосмесью да травой не обойдешься. Вспомнив о том, что сказала Анюта, Матрена выругалась: «Вот-вот, кур им подавай жирных, отборных, а за кормежку я пекись. Сама добывай, сама перевози, сама и раздавай. А что ж им делать? Ну, конечно же, кур жирных есть!..»

— Теть Матрена, — подала голос Анюта, незаметно появившаяся в дверях кладовой, — траву можно раздавать?

— Раздавай, раздавай. Ты ее порезала мелко?

— А как же!

Матрена подняла ведра, вышла из кладовой.

— Кормежку закончим — кур ловить будем. — И недовольно буркнула: — Не было печали, так черти накачали. К нему, черту лысому, гости едут, а мы, видите ли, расхлебуй, хлопочи.

Анюта промолчала, похоже, понимала, каково сейчас ее напарнице. Еще бы! Человек уже и продуктами обзапасся, и людей уговорил, чтоб подсобить пришли, а председатель, Дмитрий Иванович, почему-то оттягивает, не дает разрешения на то, чтоб в колхозе общие выходные устроить.

Матрена рассыпала по кормушкам зерно и думала о том, как ей завтра лучше проскочить в район и повстречаться с Кашириным. Председателя райисполкома она знала хорошо — он ведь кирпилинский выдвиженец. Каширин долгое время работал у них главным агрономом, затем его выбрали в председатели. И когда был агрономом, и уже когда сел в председательское кресло, он к людям относился с уважением, умел к каждому подобрать ключ, наверное, оттого и колхоз их не ходил в отстающих, наоборот, постепенно набирал темпы, укреплялся, богател. И вот — на тебе! — в этом году его срочно выдвинули в председатели райисполкома. Оно, может, и неплохо, что Каширина перевели туда — земляки средь районного начальства тоже нужны, да и честь все-таки — председатель райисполкома не откуда-нибудь, а из самих Кирпилей, то-то же! Знайте наших! Но вот… Что дальше будет? Кто у руля станет? Хорошо, коль толковый человек придет, продолжит дело кирпилинцев, а если нет, тогда что делать будут? В хвосте плестись? Не-ет, не таковского они роду-племени!.. Митяй, сменивший Каширина, не ударил лицом в грязь и пока, слава богу, держал марку колхоза, но чувствовалось, давалось ему это с трудом. А все из-за того, что не всегда находил с людьми общий язык, бывало, говорит с человеком о каком-то деле и вдруг ни с того ни с сего как раскричится, как разбесится, точно петух переполошенный. Эх, на него бы уздечку хорошую и человека побойчее, который бы держал его в этой узде, глядишь, и вышел бы из него толк. А так неизвестно еще, куда кривая выведет.

И все же, продолжала думать Матрена, как ей улучить момент и съездить к Каширину? И только тут спохватилась, что завтра ей сызнова дежурить — неделю назад ее попросила подменить Надежда Краснова, ссылаясь на то, что приглашена с мужем в соседнее село на свадьбу, да не к кому-нибудь, а к бывшей своей дружке, так что отказать ей никак нельзя. Вот беда, ругнула себя Матрена, что ж она наделала? Как же она теперь будет? Не поедет к Каширину? Значит, еще неделя пропадет. Не-а, время никак терять нельзя, и теплом, пока оно есть, надо дорожить. Может, пойти к Надежде и объяснить, как обстоит дело, а? Ну, мол, не могу тебя подменить, не выходит у меня, и так далее. Обидится, как пить дать обидится, Матрена ее знает. Скажет: о чем раньше ты думала, где была? Предупредила бы заблаговременно, я бы, дескать, другого человека упросила. Поразмыслив так, Матрена укорила себя: живет она, милая, просто, бесхитростно и без всякого расчета, пришли к ней, поплакались в жилетку, и уже расчувствовалась, готова в огонь и воду за них. А ее понимают, ей сочувствуют? Матрена покачала головой: эх, дура, мол, дура, что ж так хорошо о себе думает и плохо о людях, ну есть дерьмо, что поделаешь, но в основном-то люди добрые, понятливые, на них-то как раз белый свет и держится.