В поисках смерти - [35]

Морт знал, что все это бесполезно. Толстяк без пяти минут покойник. Единожды заглянув в мертвое око, не возвращаешься назад. Неважно при этом, сколько у тебя денег в сейфе и сколько людей пляшет под твою дудку… Невозмутимо упершись ботинком в грудную клетку обреченного, Смерть одним движением сорвал медальон. Шумно разлетевшиеся звенья цепочки еще какое-то время полежали по разным углам кабинета, но вскоре, влекомые необъяснимым магнетизмом, поползли обратно, соединившись, как ни в чем не бывало, и вновь образовав прочную металлическую нить. Мертвое око в центре медальона не спешило закрыться. Изголодавшееся, оно шарило по комнате пыльным зрачком, в поисках новой жертвы.

— З-з-за что? — прохрипел Юда, начав извергать невысокие фонтанчики бурой крови.

— Сам виноват. Говорил же, не крути ты его, вещица старая… — равнодушно произнес Морт, глядя в потускневшие глаза бандита. — Мало ли что…

Глава 12. Бездна — это я

Слепящий белый свет лился с потолка так, будто сам Господь разверз небеса, спускаясь на Землю. Рональд Редвуд, единственный пациент в огромной палате, напичканной камерами, тщетно пытался заснуть последние двадцать часов. Но кто, скажите на милость, кто сумеет расслабиться здесь, в самой настоящей камере пыток?

Несмолкающее гудение лампы, писк прикроватного монитора и тяжелые стоны, вырывающиеся из твоей собственной, напрочь пересохшей глотки… Больничная симфония не знает конца и не ведает пощады. Редвуд отчаянно жмурил глаза. Он молил тело сдаться, испустив дух. Мужчина готов был отправиться куда угодно: в ад, рай или чистилище, только бы поскорее убраться из ненавистного лазарета!

Новые условия жизни напоминали затянувшийся визит к дантисту. Те же яркие огни, в которые приходится смотреть не отводя глаз, то же безумное желание поскорее отмучиться и убежать домой… Вот только если в гостях у стоматолога проводишь не больше часа, то страданиям Редвуда не было предела. Дни, плавно перетекающие в ночи, тянулись абсурдно долго, словно чертова «Through the Never», песня группы «Metallica», которую Рональд неизменно проматывал в своем стареньком кассетном плеере, будучи подростком… Тогда ему казалось, что каждый раз на это уходит целая вечность. Но, в какой-то момент, аккорды любимой «Nothing Else Matters» побеждали уныние. Малыш Ронни образца 1991 года блаженно закатывал глаза, имитируя игру на гитаре и подпевая в невидимый микрофон… Как жаль, что сейчас под рукой нет кнопки, что смогла бы в ускоренном режиме доставить страдальца в мир иной, избавив от необходимости терпеть пассивно-агрессивные выходки лечащих врачей.

Неутолимая боль и обездвиженность сводили с ума. Свободолюбивого Редвуда держали в плену. Не только стены этой проклятой тюрьмы, но и его собственное тело. Изувеченная плоть в прожарке «Well Done» больше ни на что не годится. Это хуже смерти… Намного хуже!

— Говорят, ко всему можно привыкнуть… — произнес убийца вслух и осторожно улыбнулся почерневшими губами. — Что же, хотелось бы возразить… К нестерпимой боли, живьем раздирающей тело, невозможно адаптироваться, как ни крути! Возможно, косячок с забойной дурью облегчил бы страдания, но в этой верблюжьей жопе и обычной сигаретки не допросишься… Гребанные медсестры смотрят на меня так, словно я лично обезглавил их семью! Особенно та, черная… Оливия, кажется. Она ненавидит меня больше других и с явным удовольствием отрывает присохшие к мясу повязки, даже не пытаясь размочить их чуть заранее. Наверняка мстит мне за ту цветную суку, которую я пришил в Джексонвилле. Почти уверен, в последнюю нашу встречу, перед тем, как якобы случайно уронить поднос с лекарствами мне на ноги, она прошипела: «Это тебе за наш народ!». Подумать только, заклеймила меня расистом из-за того, что я облегчил страдания очередной шоколадной потаскухи, что все равно не протянула бы и года, учитывая ее пристрастие к наркотикам… — очередной приступ боли заставил Рональда замолкнуть.

Корчась и постанывая, он все же ликовал внутри, понимая, что гнетущее безмолвие, тянущееся с самого утра, было прервано. Обнулившиеся счетчики вновь начали свой неспешный бег, конечной точкой которого была полночь. За ней следовал новый день, ничем не отличающийся от предыдущего… И так по кругу, как в самой скучной на свете короткометражке.

Единственной отдушиной, позволявшей ненадолго забыться, стала возможность сколь угодно долго придаваться воспоминаниям о счастливом детстве, в котором перед малюткой Ронни были открыты все двери. Пару лет назад, лёжа на кушетке в кабинете у дорогущего психоаналитика, Редвуд называл эти годы «травмирующим опытом», винил в собственных несчастьях мать и отца, сделавших его разменной монетой в бракоразводном процессе.

Он искренне ненавидел самые светлые воспоминания первых лет жизни, ведь на тот момент они представлялись мучительными. И только сейчас, лежа под испепеляющими лучами светодиодной лампы и разлагаясь заживо, мужчина осознавал, что есть истинная мука. Все прежние соображения и умозаключения тут же показались блажью состоятельного белого американца, пересмотревшего шоу «Доктора Фила».