В поисках синекуры - [22]

— Вот именно. Надо не сталкивать лбами богов, а самим брататься. Цивилизация все-таки для всех едина, определена самой природой — на квадратном колесе не поедешь. И многоженство Магомета не святее аскетизма Христа. Объединимся — спасемся.

— Спасибо, Виталий Васильевич. Вот я и просвещен уже. У меня ведь многолетняя привычка: на судне почту получаешь раз в несколько недель, изучишь кипу, ждешь следующей. Я и тут вроде бы ждал почты с Большой земли.

Защокин кивнул, усмехнулся, набил трубку табаком «Каравелла» из пластикового пакета, пустил по кухне синий ароматный дымок, в который Ивантьеву захотелось окунуть голову — так потянуло закурить. Плавая, он много раз бросал курить, опасаясь застарелого бронхита, но так и не расстался с сигаретами: в море табачный дым тоже частица земли. А тут, захваченный новой жизнью, дыша лесом, травами, запахами двора, он и не вспомнил о табачном опьянении. Лишь сейчас, при домашнем благоденствии, повлекло затянуться разок-другой; дым во все времена скреплял мужскую дружбу.

— Глотните, — предложил Защокин, заметив страдания давнего курильщика, и протянул трубку.

— Устою.

— Тоже хорошо.

Пили чай из красно сияющего медью самовара; он грел им руки, лица; он переливал свой жар в их тела, да еще посвистывал легонько, поощряя к беседе. Смаковали смакову. И маленький, лысый, уютно неторопливый старик, доктор-филолог Защокин, говорил, переходя от мысли к размышлению по внутреннему наитию, помогая молчаливому Ивантьеву, морскому каютному бирюку, тоже говорить, мыслить, а то и спорить, ибо какая беседа при полном единогласии? Да и не бывает двух абсолютно равнозначных индивидов, иначе прекратилось бы всякое движение и развитие в природе. И шутить не забывал Защокин. Впрочем, шутил он всегда, слушающему его надо было самому отсевать серьезное от шутки.

— Помните старую мудрость, Евсей Иванович? Умный шагает вместе со временем, сверхумный опережает время, хитрый старается использовать время, глупый всегда поперек времени... Вы почувствовали: пошла обратная волна, пусть слабая, из городов в деревни, к природе, к земле — и вернулись в родной дом. Не схитрить, как дачник, а трудиться. Пример — уже большая польза.

— Ну какая от меня польза? Просто долг перед предками...

— Долг — хорошо. Однако и он как дышло... Это давно знали. У старого русского писателя Фонвизина есть шуточная «Всеобщая Придворная Грамматика». Так вот в главе третьей «О глаголах» написано так:

«В о п р о с. Какой глагол спрягается чаще всех и в каком времени?

О т в е т. Как у двора, так и в столице никто без долгу не живет, для того чаще всех спрягается глагол: быть должным. Я должен, ты должен, он должен, мы, вы, они должны.

В о п р о с. Спрягается ли сей глагол в прошедшем времени?

О т в е т. Весьма редко: ибо никто долгов своих не платит.

В о п р о с. А в будущем?

О т в е т. В будущем спряжение сего глагола употребительно: ибо само собою разумеется, что всякий непременно, в долгу будет, если еще не есть».

Остроумно, не правда ли? С таким «долгом» лучше, конечно, сидеть в городской трехкомнатной, неподалеку от гастронома.

— Да, остро и умно сказано, — подтвердил Ивантьев. — И о самом придворном этикете метко у Фонвизина, да позабыл...

— За справками обращайтесь сюда, — Защокин привычно стукнул запястьем в свою лысину. — «Придворная грамматика есть наука хитро льстить языком и пером... говорить и писать такую ложь, которая была бы знатным приятна, а льстецу полезна» и так далее. Но не подумайте, что Фонвизин был таким уж безрассудно смелым низвергателем устоев. Сие в России никому не дозволялось. В «Предуведомлении» он говорит, что Грамматика «частно не принадлежит ни до какого двора: она есть всеобщая, или философская. Рукописный подлинник оной найден в Азии, где, как сказывают, был первый царь и первый двор», и уточняет: «вскоре после всеобщего потопа». Так что до вашего двора, Евсей Иванович, сия Грамматика тем более не принадлежит, вам тут некому льстить, разве курочкам с петушком да прочей животинке, если обзаведетесь.

Защокин покопался в сумках, из которых московские продукты были уже перегружены в холодильник, достал тяжеленькую темную бутылку.

— Бренди, по глотку. И тост имеется.

Ивантьев налил две рюмочки. Защокин сказал:

— Будем считать — половина вашего долга выполнена: блудный сын вернулся.

Стало чуть теплее, туманнее, и Ивантьев решился наконец выговорить то, что давно держалось на уме, но все не выпадало для него подходящего времени.

— Согласен, Виталии Васильевич, вернулся. А укорениться, пожалуй, будет непросто. Приезжал ко мне милиционер Потапов, вы, конечно, знаете его, с главной усадьбы.

— Как же! Друзьями числимся. Я ему сигарет махорочных, «сурьезных», как он. их называет, столько перевозил... В столицу приезжая, несколько раз ночевал у меня.

— Он вежливый, да. Дело в другом. «Живет, — говорит, — кто-то у доктора, слышу, а не вижу. Дай, думаю, посмотрю. Ну, нормальный, вижу, солидный пенсионер моложавый. А без прописки все одно не полагается. Оформиться надо». И предупредил: «Ой, трудно будет! Колхозные владения — только для членов колхоза, никаких приписок, продаж посторонним...» Попросил Потапова дождаться вашего приезда, летнего конечно. Он посочувствовал, согласился: запишу временным сторожем. Чайку попили, поспорили о летающих тарелках.