В поисках Голема - [26]

— И никогда не было?

— По крайней мене за последние два года, что я здесь работаю, не было.

— Спасибо, а где у вас обувной отдел?

— Этажом выше.

В обувном отделе нам предложили сандалии фирм «Нимрод», «Голан» и «Кефель плюс», но «Гали» среди них не было. Ашер спросил, может быть, в Чехии есть еще магазины, торгующие израильскими сандалиями, но его уверили, что в «Кенвело» самый большой выбор и прямые поставки от производителя. Ну, а если нет, так нет нигде.

На улице мой спутник попробовал бы еще раз засомневаться, но я заявила:

— Ашер, ты хочешь обратно домой?

— Да, — кивнул он. — Надо будет сообщить братьям Карни, чтобы занялись телом. Время не ждет.

— Тогда пошли к подполковнику Шуселке — он занимается этим делом.

В полиции первое, что сделали, — взяли Ашера под стражу. Еле-еле я его отвоевала и попросила отвести нас обоих к подполковнику. Нам было, что ему сообщить.

Шуселка выслушал нас внимательно, посмотрел на фото синего ногтя и сказал:

— Прошу вас, панове, остаться здесь до особого разрешения.

Нас препроводили в отдельную комнату, предложили кофе и печенье, и мы стали ждать неизвестно чего. Уже каждым из нас было выпито по литру кофе, рассказана биография от самых юных лет, Ашер выкурил в окно пачку сигарет, пока, наконец, меня одну позвали к подполковнику.

В его кабинете, закованные в наручники, сидели в ряд шестеро парней, примерно одинакового возраста. По краям стояли два полицейских.

— Вы приглашены на опознание, пани Вишневскова, — сказал мне подполковник. — Скажите, узнаете ли вы кого-либо из присутствующих здесь?

Я невольно бросила взгляд на их ноги — нет, все молодые люди были в ботинках.

— Вот этого человека я видела на заседании общества потомков бен-Бецалеля, на прогулке, где убили Карни Маркс, израильтянку, а потом — в номере гостиницы «На золотом кресте». Его зовут Василий Трофимчук.

Тот с ненавистью взглянул на меня и прошептал «бат-зона» — на иврите «сукина дочь», что выглядело совершенно глупым, так как более, чем сандалии «Гали» и сумка «Кока-кола» выдавало его связь с израильской ментальностью.

— Спасибо, пани Вишневскова, — поблагодарил меня подполковник Шуселка. — Все, кроме задержанного, могут быть свободны.

Подставные гуськом вышли за дверь, откуда послышался мелодичный звук расстегиваемых наручников. Потоптавшись у двери, я напомнила подполковнику об Ашере.

— Да-да, конечно, — кивнул он. — Вы с вашим спутником свободны и можете лететь обратно к себе. Документы я подпишу.

Трофимчук поднялся со стула. Конвоиры схватили его за локти.

— Я хочу сделать заявление, — хрипло произнес он.

— Простите, что он сказал? — Трофимчук говорил по-русски, а полковник не понимал.

— Он хочет сделать заявление, — перевела я.

— Пани Вишневскова, если вас не затруднит… У меня сотрудники, знающие русский, сейчас на участке. Здесь, как на грех, никого не осталось.

— Хорошо, — согласилась я и села за стол напротив задержанного. — Я переведу.

— Так что вы хотели заявить? — спросил подполковник.

— Я буду сотрудничать со следствием и расскажу все. Взамен я прошу дать мне меру наказания здесь, в Чехии, и не выдавать меня ни Израилю, ни Беларуси, ни России, гражданином которой я являюсь.

— Хорошо, — удовлетворенно произнес Шуселка. — Я передам руководству вашу просьбу, а сейчас расскажите, как было дело.

— Зовут меня Макар Тихомиров. Мне двадцать восемь лет, и кроме как убивать, я ничего не умею. В Чечне попал в плен, ночью задушил голыми руками мальчишку, приставленного меня стеречь, и убежал. Но я не хочу даже вспоминать об этих годах.

Вернувшись в Кинешму, откуда родом, я узнал, что меня похоронили, мать запила от горя и пьяная, замерзла в сугробе — я был у нее единственный сын. Квартиру заняли чужие люди, а меня военкомат поселил в общежитии на улице Урицкого. Работать я стал цилиндровщиком бревен на деревообрабатывающем комбинате «Кинешемский леспромхоз». Возвращался домой, пил и валился спать — меня грызла тоска. Дом стоял возле железной дороги и я, смотря на проносящиеся мимо меня поезда, думал, что вот так мимо меня проносится настоящая жизнь.

Я добрался до столицы и там, в одном кабаке, познакомился с Ароном — он приехал из Израиля и вербовал рабочих на стройки, обещал хорошие деньги. Но я сказал ему, что строить не могу, руки заточены под нож и автомат, на что он серьезно ответил, что и на такой товар найдется купец.

Через три дня мы встретились на какой-то квартире, где, кроме нас, был еще смуглый кучерявый человек, не говоривший ни по-русски, ни по-английски. Арон все время переводил, и вид имел весьма лизоблюдский, словно хребта у него и вовсе не было. Смуглый вел себя барином, разве что пальцы не растопыривал, а в конце беседы что-то сказал гортанно и вышел из комнаты. Арон после его ухода упал в кресло и проговорил: «Парень, под счастливой звездой живешь. Все решено, как по писаному. Но учти мои пятнадцать процентов комиссионных».

Через несколько дней мне принесли паспорт с визой и билет на имя Василия Трофимчука, белоруса. Я вылетел в Израиль и остановился на вилле у смуглого — его все звали Бузагло. Что это имя или фамилия, я не понял.