Керен Певзнер
Светильник фараона
С профессором Алоном Розенталем я была знакома давно. Одно время посещала семинар по социологии, который он блистательно вел, и тщательно записывала его высказывания о противостоянии в израильском обществе между религиозными и светскими, старожилами и новоприбывшими, сионистами и космополитами, евреями и арабами. Да и внутри самих евреев существовали противоречия между европейцами — ашкеназами и сефардами — выходцами из стран Магриба.
Представляя себе, в каком бурлящем плавильном котле под названием «Государство Израиль» мы все находимся, я удивлялась, как еще этот котел не взорвался от переизбытка давления.
Однажды профессор нарисовал на доске шкалу, на которой обозначил рост религиозности: от группы хананеев-атеистов, запрещавших называть себя иудеями, через светских израильтян, через тех, кто соблюдает кошерность и молится по праздникам в синагоге, к ортодоксам с пейсами и в черных лапсердаках, не признающих государство Израиль как светское и богопротивное.
— Определите свое положение на этой шкале, — предложил нам Розенталь.
Большинство участников семинара остановилось на середине шкалы с небольшим разбросом влево и вправо. Все они уважали религиозные традиции, но без особого как пиетета, так и фанатизма. Я же уверенно ткнула пальцем в левый край. Профессор не удивился.
— Объясните свое решение, — попросил он.
— Я атеистка, — ответила я.
— Хорошо, — невозмутимо кивнул он и тут же задал вопрос: «У вас есть дети?»
— Да, дочь Даша.
— Она изучает в школе ТАНАХ?[1]
— Конечно.
— И вы не препятствуете изучению?
— Нет, зачем же, — удивилась я. — Разве плохо знать историю?
— Ваша дочь была когда-нибудь в синагоге?
Я утвердительно кивнула и проглотила смешок, вспомнив Мордюкову в «Бриллиантовой руке»: «И я не удивлюсь, если ваш муж тайно посещает синагогу». Последнее слово вездесущие цензоры заменили на «любовницу», умалив при этом достоинство фразы.
— Она знает какие-нибудь молитвы? — продолжал допытываться профессор?
— Да.
— У вас в доме справляют еврейский новый год?
— Да, — я вдруг ощутила себя женой раввина в парике и юбке до пят, попавшей под влияние коммивояжера, начитавшегося Карнеги.
— Вы не экстремистка, — подытожил Розенталь.
— А кто?
— Либерал.
Ассоциативное мышление услужливо преподнесло мне Жириновского со стаканом израильского апельсинового сока, и круглый значок на груди девушки, участвующей в тель-авивском параде любви гомосексуалистов и лесбиянок. На значке крупными буквами было начертано: «Я либеральная».
По хребту пробежал холодок. Меня передернуло. Но вовремя прозвеневший звонок дал мне прийти в себя. Выйдя в коридор, я налила себе стакан чаю и уселась в уголке.
— Кто-то из великих сказал, — продолжил профессор, выйдя вслед за слушателями из аудитории: — Если бы бога не было, его следовало бы выдумать.
— Вольтер, — машинально произнесла я.
— Точно! — он посмотрел на меня с интересом. — Как вас зовут?
— Валерия Вишневская, — и, чтобы пресечь дальнейшие распросы, скороговоркой произнесла: — Мне тридцать семь лет, у меня пятнадцатилетняя дочь и работаю в конторе по переводам.
— Про дочь я уже знаю, — улыбнулся он, — а вот с возрастом вы поспешили. Женщина, способная открыть, сколько ей лет, способна на все. Автора этого изречения я помню. Оскар Уальд.
— Предрассудки, — отмахнулась я.
— Хорошо, — неожиданно легко согласился он. — Давайте продолжим наш разговор в более удобное время. Перемена кончается, и нужно возвращаться в класс.
С тех пор завязалась моя дружба с седовласым профессором. Мы с Дашкой нередко навещали его гостеприимный дом, его жена Сара кормила нас вкуснейшими бурекасами[2] с кунжутом, и мы говорили обо всем: о политике, положении женщин, о зарождении жизни на земле и даже об инопланетянах. Разговаривать с Розенталем было безумно интересно, но, к сожалению, такие встречи выпадали редко — профессор почти всегда возвращался домой поздно. Лекции в иерусалимском университете продолжались до десяти часов вечера.
У профессора имелось хобби — египтология. Поэтому дом заполняли бесчисленные книги и манускрипты по теме Древнего Египта. Полки украшали черепки и изящные статуэтки, вывезенные Розенталем из Долины Царей, а в углу гостиной стояла деревянная статуя песьеголового бога Анубиса величиной в человеческий рост. Особенно профессор интересовался периодом царствования фараона Аменхотепа IV, поменявшего впоследствии имя на Эхнатона, и его любимой жены Нефертити. Об этой паре Алон Розенталь мог говорить часами, описывая их привычки, дворцовые обычаи, этикет так, будто сам присутствовал при этом. Мы с дочерью слушали его, не замечая, как пролетает время.
Вчера он позвонил и сообщил:
— Валерия, я переезжаю на новую квартиру. Мы купили виллу в Барнеа.
— Поздравляю. Сара рада?
— Сара хлопочет — пакует вещи. А я, собственно, вот зачем звоню: хочу предложить вам некоторые книги, которые у меня оказались в двойном экземпляре. Не хотите? В крайнем случае их можно будет отдать в городскую библиотеку.
— Обязательно приду, спасибо, Алон! Когда заглянуть?
— Вот завтра с утра и приходите. Приедет бригада грузчиков, заодно и книги в вашу машину погрузят. Не таскать же самой.
