В погоне за красотой - [5]

Ему хотелось встать и уйти, прямо сейчас, оборвав разговор. Но это было невозможно: его удерживало все то же абсурдное убеждение, что нужно притворяться общительным, дабы не навлечь на себя подозрения. Борясь с неудержимым страхом, он пытался почаще улыбаться, но эти улыбки невпопад противоречили словам Алена. И тот в конечном счете раскусил Антуана:

– Извини, я тебе надоел своими историями. А ты, я вижу, меня и не слушаешь.

– Нет-нет… ты мне совсем не надоел.

– Да ладно… А хочешь, я тебе расскажу совсем уж уморительную хохму?

– …

– Знаешь, что однажды спросил один смотритель в Лувре у другого?

– Нет.

– Где тут у нас «Джоконда» Леонардо Ди Каприо?

– …

– «Джоконда»… Ди Каприо, представляешь? Ну есть же на свете идиоты! Смешно, верно?

– Да… – мрачно подтвердил Антуан.

Вскоре они расстались. Вернувшись к себе, Антуан с ужасом подумал: как бы эта короткая выпивка не вошла в привычку! Он согласился пойти в бар, чтобы не выделяться, а теперь конца этому не будет. Ален вполне способен пригласить его к себе на обед, чтобы похвастаться женой. А потом неизбежно последуют вопросы, много вопросов о его собственной жизни. Он угодил в коварную западню. Необходимо срочно придумать какую-нибудь отговорку – тяжелую болезнь или, лучше, умирающего родственника, словом, все, что угодно, лишь бы это звучало убедительно. Импровизация тут не пройдет, нельзя сторониться людей без веской причины.

5

На следующий день Антуан явился на работу раньше времени. Ему пришлось постоять у пропускного турникета до прихода охранников. Попасть в музей так же сложно, как в самолет. Он выложил свои ключи в пластиковый контейнер, прошел в воротца металлоискателя, не вызвав звонка. И уже облегченно вздохнул, как вдруг охранник спросил:

– А ваш мобильник, он-то где?

– У меня его нет.

Охранник с подозрением оглядел Антуана. Как такое возможно, чтоб у человека не было мобильника? Странный народ эти смотрители – живут прошлым и знать не знают, что мир-то идет вперед! Он тут же поделился этой мыслью с другим охранником, и тот заключил: «Ничуть не удивляюсь, какой-то он блаженный, этот тип, – кто будет звонить такому?» И оба от души рассмеялись: да, вот уж диковина так диковина – человек, не желающий общаться с другими!

Антуан решил отныне брать с собой на работу мобильник, пусть и выключенный. Так оно будет лучше, если он не хочет привлекать к себе внимание. Он уже начал осваивать искусство мимикрии. Войдя в свой зал, Антуан увидел, что там никого нет. Слава богу, короткая отсрочка перед людским нашествием! Он направился к портрету Жанны Эбютерн. Какая дивная привилегия – очутиться наедине с шедевром живописи! В экстазе он прошептал несколько слов. И не услышал, как подошла Матильда Маттель. До этого она несколько мгновений стояла в дверях, разглядывая cмотрителя, застывшего перед портретом, словно тот заразил его своей неподвижностью. Потом наконец мягко спросила:

– Разговариваете с портретом?

– Нет… вовсе нет… – пролепетал он, обернувшись.

– О, до начала работы вы можете делать все, что хотите, – с улыбкой сказала она. – Это меня не касается.

– …

– Я хотела узнать, как прошел ваш первый рабочий день.

– Мне кажется, прекрасно.

– Эта неделя обещает быть очень напряженной, потом будет спокойнее. Вчера мы поставили рекорд посещаемости. Вы принесли нам удачу.

– …

– С вами не так-то легко разговаривать, вы все время молчите.

– Прошу прощения… Я просто не знаю, что сказать.

– Ну ладно, желаю вам хорошего дня.

– Благодарю. И вам того же, – ответил Антуан, но Матильда уже отошла от него. Она ходила быстро, а ему требовалось слишком много времени, чтобы отреагировать.

Эта женщина была не так уж не права: Антуану следовало вести себя активнее. Она относилась к нему доброжелательно, – вот, например, пришла справиться у него, как дела, а он стоял столбом, не в силах собраться с мыслями. Да, ему казалось, что он неспособен реагировать быстрее. Он сейчас переживал то, что именуется социальной реабилитацией. Период реабилитации следует, например, за вывихом или переломом ноги, только в данном случае речь шла о переломе в сознании. Когда с ним заговаривали, он не мог ответить сразу, ему требовалось время, чтобы в голове начали возникать слова – неуверенные, неловкие, путаные – и чтобы они сложились во фразы, еле слышные, а то и вовсе беззвучные. Он, который прежде мог часами говорить перед своими студентами, теперь словно заново учился произносить слова. Он, который привык стоять перед полной аудиторией, жадно впитывающей его лекции, теперь безуспешно пытался преодолеть это страшное препятствие – немоту. Антуан не знал, сможет ли он когда-нибудь объяснить своим близким, что` он испытывает. Сколько времени ему понадобится на выздоровление? Ибо это было особое время, оно не зависело ни от его желания, ни от его воли. Отныне царством его эмоций и длительностью его страданий повелевало только тело.

Второй рабочий день прошел точно так же, как первый. Антуану надлежало главным образом следить, чтобы посетители не подходили к картинам слишком близко. В одном из американских музеев был такой случай: ученик лицея нечаянно облил кока-колой ценное полотно и это стоило страховой компании многомиллионной компенсации. Во избежание таких происшествий смотрителям следовало проявлять бдительность. Большинство туристов к ним не обращались, разве что спрашивали, где туалет. Десятки раз, даже не дожидаясь, когда прозвучит этот вопрос, Антуан указывал дорогу: «Туалеты расположены у главного входа в музей». Эту фразу он часто произносил по-английски, – наверное, cкоро ему придется освоить ее на многих других языках, если он хочет стать образцовым служащим. Тем, кто пережил хотя бы легкую депрессию, знакомо это состояние одержимой сосредоточенности на определенной, конкретной задаче. Можно врачевать психическую травму каким-нибудь повторяющимся механическим движением, словно сам этот простой факт действия, пусть даже нелепого, позволяет человеку вернуться в общество