В ожидании первого снега - [9]

На вышке глухо застонала труба — кто-то бухал по ней тяжелым молотом, который зовется здесь кувалдой. Эхо отзывалось на живых боровых соснах, налитых тугой пахучей смолой. Стон убитых деревьев растворился в этом грохоте.

А если немой рокот буровой отнимет главное богатство охотника — острый слух, машинный чад — обоняние, пыль — зоркость глаз?! Как быть тогда? Охотник без ушей и глаз — не охотник. Плохо, однако, дело: кто знает, станешь ли настоящим буровиком? И каким чутьем они, разведчики, ищут нефть? Неужели только с помощью машин? Может, как у охотника, у них тоже есть особый нюх? Как постичь тайну их «железной работы»? И по плечу ли это ему, Микулю?

Вдруг все-таки буровая убьет в тебе охотника? Но почему же верх должна взять буровая? Быть может, охотник победит ее? Ведь она живет на таежной земле, значит, является частью тайги. А тайга всегда подчинялась охотнику. Слушается же вышка буровиков. Почему она не должна слушаться хозяина тайги — охотника?! Нет, нет, надо научиться «железному делу», чтобы уметь управлять вышкой и остаться хозяином этой земли.

В домике стало как днем — солнце залезло в полог Микуля… Не помнит он бессонных ночей: в лесу, бывало, голова до подушки не доходила, как засыпал. А тут мычат-пыхтят машины, тревожат, отгоняют пушистого теплого колонка, носителя сна. Когда же пугливый зверек привыкнет к шуму и подружится с гигантом — вышкой?

5

Надя Васильева любила буровую во все времена года: весной, когда под ласковыми лучами солнца добродушно и мягко ворчали дизели; и в божественные белые ночи, когда комариная армия перекрывала шум машин и бесшабашные помбуры пускали соленые шуточки в адрес дьявола и самого бога; и в хмурые осенние рассветы, когда березы и осины осторожно обклеивали каждый кусок ржавого железа листком-конвертом золотистого пурпурного цвета с рифлеными краями. Но особенно любила буровую зимой, когда вышка замирает в снегах, словно волшебный сказочный богатырь, — в сосульках, в куржаке, в необыкновенно тонких узорах, в облаках белого пара — будто хочет согреть промерзшую тайгу своим дыханием.

Надя часто спрашивала себя: отчего ей больше по душе зимняя буровая? Ведь самое тяжкое время для нефтеразведчиков — январские морозы, когда густеет глинистый раствор, промерзают насквозь все механизмы и буровики начинают говорить низкими сиплыми голосами. Отчего эта трудная пора приносит какое-то необъяснимое удовлетворение, чувство полноты жизни?! Может быть, оттого, что зимой остаются здесь самые яростные и преданные разведке люди, что морозы отвергают всех временных, случайных? Потом, когда проработала на буровой год и поступила на заочный факультет индустриального института, вдруг почувствовала, что ее, как, наверное, и многих других, увлекла не столько красота Севера с его седыми зимами, сумасшедшими белыми ночами и осенними кроваво-красными сполохами вполнеба, а в большей степени ритм жизни этого таежного края.

Все здесь менялось даже не за одну человеческую жизнь — менялось на глазах. Где еще увидишь такое?! И люди здесь все на глазах: сразу видно, чем дышит человек, потому что в этом суровом краю слово с делом не расходится. За год в бригаде побывало немало людей: одни долго не задерживались, другие оставались насовсем. Надя считала, что насквозь видит всех, кто приезжал на буровую. И нового помбура Микуля, скуластого невысокого крепыша с лихорадочным блеском глаз, она сначала приняла за обыкновенного «летуна», которого интересуют только рубли. Но, присмотревшись, поняла, что глаза его горят от жадности к жизни, ко всему новому…

Вспомнилось, как сама первый раз увидела буровую. Это было три года назад: на зимние каникулы приехала из города в отдаленную нефтеразведочную экспедицию, где начальником геологического отдела работала тетя. По вечерам приходили молодые геологи, и почти всегда разгорались жаркие споры о перспективах края, о новых месторождениях и о многом другом. Надя с интересом всматривалась в возбужденные задорные лица, старалась по интонации голоса постигнуть суть вопроса и узнать, кто прав, кто не прав. Но все-таки многое не понимала — нужны были знания. Именно тогда она с удивлением обнаружила, что у всех геологов одна причуда — одержимость, какая-то необъяснимая приверженность к своему делу. И когда тетя собралась в командировку, напросилась и она посмотреть буровую. В иллюминаторе снега и леса, снега и озера, снега и болота, снега и реки, снега и снега. И ни единой живой души — глушь и дичь! И вдруг струей белого дыма рванулась навстречу вертолету вышка, легкая, невесомая в морозном воздухе.

Время на буровой меряли четкими рабочими сменами. Вахта сменяла вахту. Даже в бураны и холода.

В городе, который теперь показался суматошным, взбалмошным, приснились снега — дикие, девственные. Потом, после выпускных экзаменов, — курсы лаборанток, снова тетя и буровая, вступительные экзамены и торопливый почерк институтской секретарши в зачетной книжке в графе специальность: Геология и разведка нефтяных и газовых месторождений». Да, Геология, Разведка! Есть ли звучнее и краше этих слов, если ты только вступаешь в жизнь и у тебя все в будущем? Если ты знаешь, что геолог — это не только первооткрыватель, это посредник между природой и человеком, служит и тому, и другому. И от того, насколько он хорошо знает свое дело, зависит в наш век жизнь и природы, и общества. Это самые чистые и правильные люди — иначе, если ты не таков, ты не почувствуешь дыхания земли, не уловишь ее пульс. Тогда ты не сможешь стать настоящим геологом, потому что никогда не сделаешь ни большое, ни маленькое открытие — земля не доверит тебе свои тайны.