В ожидании первого снега - [23]

— «Зацепит, зацепит!» — передразнил Кузьмич и, подойдя к нему вплотную, вдруг резко спросил:

— А что ты думаешь? Может, магнитом тянуть, а?

— Да… я ж не против…

— Помалкивай — раз не против!

Официальное время связи с экспедицией только через два часа — надо успеть выяснить причину аварии. И Кузьмич вернулся в свой балок, просмотрел объяснительные записки.

— Черный цветок? — удивленно спросил он Ми куля. — Придумал тоже…

— Но я же видел! — воскликнул тот.

— Со страха тут что угодно увидишь! — вставил Костик. — Я сам штаны чуть не попортил. Такой противный звук был — аж мозги просверлило, будто бомба падает на тебя. В кино бомбы так падают. Уханов кричит — ложись! А сам рванул от пульта: Ну, думаю, человек он армейский, знает, что делает. Ну, и скатился я с ротора, лоб чуть не расшиб. Пронесло. Звук этот чертов пропал, поднимаю голову — нет Уханова. Думаю, может, зацепило его свечой и в скважину уволокло. Жалко все-таки — анекдотчик хороший. Потом вижу — выполз откуда-то. Вся рожа в растворе, самому черту не брат, умора, хохотать некому было. Сообразил я, что свечки улетели. Ну, думаю, прошибут свечки землю и в Америке выскочат. Хорошо, Уханова с собой не уволокли, вот бы американцы подивились на него, чумазого… Ну, я все же не удержался и спрашиваю: «Надя, что ли, раствором угостила? Как она там?» Он, конечно, отправил меня куда следует. Но я не в обиде: очень уж он смешной был…

С Костиком серьезно говорить нельзя. Тут такое на душе, а он знай себе смеется. Привык, наверное, к железу. А вот Микуль все еще не может привыкнуть, все шишки на него валятся — эта авария, драка, прогул, потянул черт на рыбалку; карасей захотелось.

Ночью Микуля вдруг словно озарило: «Может, я плохо захлопнул крышку элеватора, поэтому свечи убежали в скважину? Уханова считают виновным, потому что бурильщик, отвечает за все. И все торопил, торопил — разве Микуль виноват в этом? Что же делать? Если их не вытащишь — надо, говорят, начинать новую скважину. Почти две тысячи метров пропали. Вон как побледнели Кузьмич и Уханов, потемнел лицом Гриша, стал костлявее и злее Березовский, помрачнел «директор» Жора… Может, как раз подбирались к нефти, и тут… Сколько, однако, сил потратили, сколько же времени… И все, может быть, из-за одного человека — крышку проклятую плохо закрыл! Тогда, выходит, я виноват…» Привязалась эта мысль и не давала покоя: скреблась, скреблась, отпугивала сон-колонок. Надо, видно, сказать, что Уханов не виноват, а виноват он, Микуль. Но стоит ли об этом говорить?! Кто, кроме него, верхового, знает, что виноват он?!

С детства Микуль лжи не знал и сейчас подумал, что предкам легче было прожить честно, поскольку тогда не знали ни буровых и нефти, ни аварий и разведчиков. Но тут пришла мысль, что они, как Микуль, не учились грамоте, не читали книг, вроде бы спрос небольшой, а тем не менее…

Микуль вышел из балка: все равно не уснуть. Ночь теплая, темная и мягкая. Тихо урчит буровая. Выцветшими от дождей стенами белеет женский балок. Надя, верно, спит, как младенец, улыбается или хмурится во сне. Кажется, впервые помирились тайга и буровая. Помирились ненадолго, до утра, но какая тишина и покой! И со всем этим придется распрощаться. Пожалуй, с позором прогонят с буровой. И Надя будет смотреть насмешливо, со скрытым презрением, как в первый день. Стоит ли рисковать? Кто узнает, что именно он совершил аварию? А Наде ведь не соврешь… И оранжевый колонок не вернется к человеку с нечистой совестью, не вернется.

Мастера Кузьмича он разыскал на мостках и, обреченно вздохнув, выложил все, о чем думал.

— Чудак ты, чудак! — удивился Кузьмич. — Как с открытым элеватором бурильщик поднял свечу? Как бы наращивал ее, а? Свеча вывалилась бы прежде, чем он успел поднять. Думаешь, если мастер, так только перебирает бумажки и орет в радиотелефонную трубку. Я, брат, сам на буровой вырос — от буррабочего до мастера, так что не забыл еще, чем дышит верховой, бурильщик, дизелист. Так-то, друг любезный… А виноват здесь Уханов, спешил, не дал хорошую натяжку — блок с элеватором раскачивался. Палец зацепил крышку элеватора — вот она и раскрылась. Не видел, что ли, согнулся палец-то?..

«А ведь верно, — подумал Микуль, как же я раньше не догадался об этом. А еще верховой! Считал, что все уже узнал!..»

Утром на буровую нагрянули всевозможные комиссии, крупное и мелкое начальство, специалисты по авариям, по технике безопасности, противопожарной системе. Никто из рабочих и не знал толком о них. Буровая словно вот-вот должна взлететь на воздух, и эти специалисты призваны предотвратить катастрофу. Во главе этой армии главный инженер Покровский, круглый маленький крепыш, необыкновенно энергичный и быстрый. Буровики любили его за преданность разведке, за твердый нрав.

Прилетел и выздоровевший Алексей Иванович, спокойный и неторопливый.

— Ну, что, хлопцы, заварили кашу? — спрашивал он, натягивая рабочую спецовку. — Что носы-то повесили? Авось, не полегчает от этого. Кузьмич, наверное, виноват: молодой еще, вот и нагнал тоску. А она, други, плохая помощница разведчику, плохая…

— Теперь полегчает! — уверил Костик, и рот его растянулся в улыбке.