В ожидании Красной Армии - [12]

— Откуда же ты знаешь про них?

— Вадим Валентинович рассказал. Его отец в партизанах был и уцелел случайно. Его немцы в плен взяли.

— Получается, вы решили эти резервы найти.

— Да. Вадим Валентинович в архивах работал, и натолкнулся на следы.

— Ты же сказал, заметали следы чекисты.

— Всего никогда не замести. Нужно знать, что искать. Накладные. Требовалось выдать кирки, лопаты, транспорт. Постановление о расстрелах врагов народа, их сразу по три-четыре стреляли. Когда все-все вместе складывалось — выдача инструмента, овса, лошадей, расстрел чекистов — значит, поблизости резерв.

— И…

— И в нашем районе такой есть, — Филипп сказал это так же просто, как «у нас в квартире газ». — Вадим Валентинович ищет, а мы помогаем. Нас-то много, все в округе перевернуть можем.

— Что же вы ищите?

— Необычное. Неизвестную могилу, тележное колесо, ржавую кирку. Для всех мы партизанское движение изучаем. И ребята тоже так думают, кроме нас троих. Чего зря болтать.

— Действительно.

— Вадим Валентинович нас предупредил, что у резервов могут ловушки быть, мины или еще что. Если он не придет в срок, значит, с ним что-нибудь случилось. Вчера он в метро пошел, подземелье такое.

— Слышал.

— Вернуться должен был к полудню. Но не вернулся.

— Поэтому ты пришел ко мне.

— Так Вадим Валентинович велел, — волнение и дрожь оставили Филиппа, он засыпал на глазах. Кончился завод. — Искать его сразу пойдете?

— Искать? Да где?

— Я ведь говорил — в метро, — он с упреком поднял сонные глаза.

— Людей созвать надо.

— Наши не пойдут, — безнадежно протянул Филипп. — Кто им Вадим Валентинович.

— А золото? Клад?

— Все государству отдадут, стоит власти прикрикнуть. Нет на них расчёта.

— Ладно, ты домой иди, я уж сам попробую сообразить. Да, а те, в интернате, домой пишут?

— Кому их читать?

— А твои родители? Грамотные?

— По-печатному читать могут. Немного. А что?

— Домой иди, вот что.

Он послушался. Я проводил его до калитки. Темно и холодно. Я слышал, как бредет Филипп к своему дому, плеск воды это он ступил в лужу, несколько минут было совсем тихо, пока не стукнула вдалеке дверь. Дошел, стало быть. Бедная кукла.

Я еще постоял. Живая деревенская тишина: то вздохнет глубоко в печальном сне корова, то звякнет цепь ворота колодца. Поддаваясь тишине, и я не пошел, а прокрался назад. Глупо и смешно — клады в подземельях. Искать сокровища — дело, безусловно, ребячье. Искать. Но не находить.

Меня встретил запах горелого металла. Задержись я еще на пару мыслей, и прощай, чайничек.

Окно запотело; я пальцем вывел красивую букву «М», и она заплакала, роняя слезы на раму. Метро, значит. Без турникетов, лестниц-чудесниц, без гурий голубой униформы, но зато с тяжелым дубовым сундуком, доверху набитым колымским златом. Или лужами царских десяток, в которых плавает старый селезень мирового капитала в синем сюртуке и с цилиндром на плешивой голове.

Спать пора!

Внутри, под крышей, тишина была тревожнее. В углу стоял топор, тихий и смирный. Его не тронь, и он не тронет. Очень холодное оружие.

Уголь трещал в печи, а казалось — дверь отжимают, или тать в окно лезет. Дай волю фантазии — всю ночь можно под кровать заглядывать.

Но фантазии или не фантазии, а, похоже, я опять становился кому-то нужным.

Жаль.

Так, жалея себя и весь остальной мир, я продремал ночь у угасающей печи под шуршание ветра, редкие выстрелы угля и кряхтение старого больного дома.

* * *

Птицы летели над рощей, громко и разобиженно крича всякая свое, а вместе выходило — разор! Юлиан знал эту рощу, заброшенную, беспризорную, где деревья, стоящие хоть чего-нибудь, вырублены были давно, а оставшиеся росли дико, тесно, годно лишь для птиц и мелкого зверья, но не людей. А сейчас там были люди. Он решил было пробраться к кабине, предупредить лейтенанта, кто знает, может, дети добирают землянику, а, может, и не дети, но шофер сам что-то заметил, тормознул резко, всех бросило вперед. Нельзя, нельзя останавливаться!

— Чего это? — высунулся из будки Иван рязанский.

И, отвечая, сорочьим стрекотом отозвались автоматы.

* * *

Стынь комнаты разбудила меня, стынь и боль — я уснул в низком, продавленном креслице, и спина мстила за небрежение.

Ничего, возьму бюллетень, перцовый пластырь на спину, аспирин внутрь. Когда-нибудь в другой раз.

Я вышел во двор. Светло и радостно: снегом запушило и крыльцо, и дорожку, и все вокруг. Как в операционной до первого разреза.

Дорожку к угольному навесу пересекли следы. Отпечатки четкие, учебные. Я ступил поодаль и сравнил со своими. Мог и не сравнивать — не совпадают ничуть. У меня рифленая подошва сорок второго размера, а эти не человеческие даже. Подушечки и когти выглядели очень большими и какими-то неправильными.

Уж и не знаю почему: все уроки по следопытству у меня ограничивались «Лесной газетой» Бианки. Я быстро обернулся за карандашом и бумагой и, подсев на корточки, срисовал пару следов. Получилось похоже. Затем прошел по следу. Кто-то перемахнул через штакетник, метр пятнадцать, пустяк, покружил у медпункта и ушел тем же путем. Я прыгать не стал, калитка есть. Следы вели за околицу и дальше, в поле. Вот что значит иметь хату с краю. И живности-то у меня никакой, кроме Денисова П.И., а вот сподобился, навестили. Я вспомнил ночные страхи. А приспичило бы, вышел до ветру? Хорошо, чайник выкипел.