В ожидании Божанглза - [23]
Садясь в машину, я был сам не свой: во рту у меня пересохло, в горле стояла рвота, а глаза щипало, но зато сил у меня прибавилось, и теперь мне стало ясно, зачем Папа пил джин-тоник, занимаясь спортом. Приехав на улицу, где находилась клиника, мы запарковали машину подальше от фонарей, выключили мотор и с улыбкой переглянулись, перед тем как натянуть на головы колготки. Но даже под ними я различал Папины глаза, блестевшие сквозь эту сетку почти так же ярко, как всегда. Однако в тот момент, когда мы растворили входную дверь, Папины колготки прорвались в районе носа; он было повернул их вбок, но тогда из дырки вылезло ухо. И как он их ни крутил, смеясь сдавленным нервным смехом, дыра в колготках становилась все шире, и они уже ничего не закрывали, так что пришлось ему стянуть их одной рукой на затылке и так и держать. Мы крадучись прошли мимо будки охранника, затем на цыпочках пробежали по коридору до поворота. Перед тем как свернуть, мы прижались к стене, и Папа высунул голову, чтобы проверить, свободен ли путь. Он изгибался во все стороны и так усердно крутил головой, что мне стало жутко смешно, а тут еще джин-тоник подействовал, и все это вместе взятое очень мешало мне сконцентрироваться. Кое-где на стенах плясали наши скорченные тени, и выглядели они страшновато. В тот момент, когда мы уже почти добрались до двери, ведущей на лестницу, впереди вдруг вспыхнул луч мощного фонаря, метавшийся по все стороны, и послышался звук шагов. Я стоял как парализованный, не в силах двинуться; тогда Папа схватил меня за шиворот и рывком запихнул в нишу коридора. Затаившись в полутьме, мы смотрели на охранника, который прошел мимо нас, ровно ничего не заподозрив, и в этот миг у меня в горле стоял уже не вкус предстоящей рвоты, а она сама. Я сдержался, главным образом не столько из боязни нашуметь, сколько потому что знал: если я выпущу рвоту изо рта, она все равно целиком останется в колготках, стянувших мне голову. Дождавшись, когда шаги стихнут, мы опрометью помчались вверх по лестнице, причем я, подгоняемый джин-тоником и страхом, не бежал, а прямо летел как на крыльях, прыгая через две ступеньки на третью, и на втором этаже даже обогнал Папу. Когда мы поднялись на третий, нам осталось лишь распахнуть ближайшую дверь, и мы увидели Мамочку, которая смирнехонько сидела на своей растерзанной койке посреди бардака, устроенного в палате. Она тоже натянула колготки на голову, и это, при ее пышных волосах, придавало ей сходство с большой головкой цветной капусты, окутанной паутиной.
— Ах, вот и вы, дорогие мои похитители! — шепнула она, вскочив на ноги.
Но, увидев голову Папы в дырявых колготках, она атаковала его вопросами:
— Господи, Жорж, что вы сделали с этими колготками?! Вы знаете, на кого вы сейчас похожи? На прокаженного! Что, если вас кто-нибудь застанет в таком виде, вы же провалите все дело!
— Меня подвел нос, моя дорогая! Вы бы лучше обняли своего верного рыцаря, вместо того чтобы ворчать! — ответил он и, взяв Мамочку за руку, привлек к себе.
А у меня помутилось в глазах, я начал икать, брови вспотели, и жирные капли пота стали стекать вниз, а щеки жутко зачесались под колготками.
— Боже, наш сын совершенно пьян! — испуганно воскликнула Мамочка, увидев, как меня шатает.
Она горячо обняла меня и начала «поклевывать», приговаривая:
— Нет, вы только взгляните на этого маленького разбойника, который напился, чтобы похитить свою мамочку, до чего же он мил!
— Он был безупречен во всех отношениях — настоящий Арсен Люпен[24], — по крайней мере, когда мы ехали сюда; боюсь, что обратный путь не показан его желудку: мне кажется, джин-тоник сыграл с ним плохую шутку.
— Итак, в путь! Свобода ждет нас тремя этажами ниже! — шепнула Мамочка и, ухватив меня покрепче одной рукой, другой распахнула дверь палаты.
Однако за дверью мы столкнулись нос к носу со Свеном, который стоял и торопливо крестил все углы. Папа прижал палец к губам, и Свен, энергично закивав, сделал то же самое. Мамочка запечатлела поцелуй на его лбу, и он проводил нас взглядом, не отнимая пальца от своего торчащего зуба. Мы торопливо спустились по лестнице; добравшись до поворота, снова прижались к стене, и Папа опять начал проделывать свои манипуляции телом и головой, так что Мамочка наконец шепнула ему:
— Жорж, перестаньте валять дурака, мне ужасно хочется по-маленькому, и если вы меня рассмешите, я обмочусь прямо в трусики.
Тогда Папа широким взмахом руки дал нам понять, что путь свободен. В коридоре родители взяли меня за руки, приподняли, и я проделал остаток пути к машине на весу, почти не касаясь земли.
В автомобиле, который вез нас домой, атмосфера была, прямо скажем, как в психушке. Папа что-то громко распевал, отбивая ритм на баранке, Мамочка хохотала и аплодировала, а я глядел на все это, растирая виски, в которых бешено пульсировала кровь. Выехав из квартала, где находилась клиника, Папа помчался по шоссе зигзагами, то и дело разворачиваясь на триста шестьдесят градусов и оглушительно бибикая, и я на своем заднем сиденье валился в разные стороны, как мешок с картошкой; словом, та еще картина. Войдя в дом, Папа достал из холодильника шампанское, откупорил бутылку и взмахнул ею, щедро облив все вокруг. Мамочка нашла, что квартирка выглядит почти так же мрачно и невзрачно, как клиника, но здесь все же лучше. Поглаживая по головке Мамзель Негоди, которая радостно раздувала зоб, Мамочка посвятила нас в свои дальнейшие планы, одновременно быстро осушая бокал за бокалом, чтобы прийти в себя.
