В ожидании Божанглза - [14]

— Теперь вам придется заплатить! Так принято в обществе — платить свои… свои… свои… на-на-налоги! Вы… вы… вы слишком долго обходили закон, жили-поживали в свое удовольствие! Вы просто мошенники, бес… бес… бесстыдные мо-шен-ники!

И тут Мамочка буквально взревела, с невиданной яростью:

— Ах ты, жлоб вонючий, ты еще вдобавок и оскорблять нас вздумал! Да будет вам известно, месье, что мы никогда ничего не обходим, не такие мы люди! Мы всегда ходим прямо и напролом, нас не свернешь! И потом, если платить налоги так уж принято в обществе, что ж, доставьте себе это удовольствие, заплатите их за нас!

И пока отец пытался снова раскурить трубку, изумленно таращась на мать, она схватила зонт, висевший у двери, раскрыла его и стала выпихивать им налоги вон из квартиры. А налоговый человек, пятясь от нее, верещал:

— Вы и за это дорого заплатите, за все заплатите! Я превращу вашу жизнь в ад!

Тогда моя мать, пользуясь своим зонтиком как щитом, спустила с лестницы рыцаря налоговой службы, который тщетно цеплялся за перила, отважно протестовал, падал, поднимался, снова падал и снова поднимался. Мамочка подвергла суровому испытанию его верность долгу. В какой-то миг я даже разглядел всю долгую карьеру долговика в его упрямых, налитых кровью глазах. Наконец Папе удалось остановить Мамочку, схватив ее в объятия, но к этому времени она успела спустить налоги еще на несколько пролетов. В результате налоговый человек дважды пригрозил нам через домофон и отправился взыскивать деньги с других людей. Мы долго смеялись, все трое, но потом Папа спросил:

— Послушайте, Ортанс, что на вас нашло? С чего это вы так разбушевались? Теперь нас ждут крупные неприятности…

— Да они уже на нас свалились, мой бедный Жорж! Да, именно бедный, потому что теперь вы обеднели, Жорж. Мы все обеднели! И это так пошло, так банально, так грустно… Придется продать эту квартиру, а вы еще спрашиваете, что на меня нашло! Поймите, Жорж, они все у нас отняли. И все заберут, все-все, у нас больше нет ни гроша, — ответила она, испуганно озираясь, словно хотела убедиться, что квартира пока еще никуда не делась.

— Да нет же, Ортанс, мы потеряли далеко не все и обязательно найдем какой-нибудь выход. А пока, на будущее, придется распечатывать почту, это будет очень полезно! — объявил отец, устремив взгляд на гору конвертов, но его голос звучал как-то уныло, словно его от одной этой мысли тошнило.

— Нет, только не Ортанс! Только не сегодня! У меня отняли даже мое настоящее имя, я лишилась его навсегда… — прорыдала Мамочка и в отчаянии рухнула на груду писем.

— Не переживайте, деньги от продажи квартиры с лихвой покроют все наши долги, кроме того, у нас останется испанский замок, а это не пустяк. И потом, я мог бы снова пойти работать…

— Вот уж это ни в коем случае — пока я жива, вы работать не будете! Слышите? Никогда! — истерически возопила она, расшвыривая письма во все стороны, как недовольный ребенок или отчаявшийся взрослый разбрызгивает воду в ванной. — Я не могу проводить все дни напролет в ожидании, когда вы придете с работы, я не могу жить без вас! Ваше место — здесь, рядом с нами… Вы не будете работать ни одной секунды, ни одного дня!.. Кстати, я давно уже пытаюсь понять, как это все остальные могут жить без вас?! — добавила она тихо, с рыданием в голосе, выразив в этих нескольких словах всю гамму чувств, от пылкого возмущения до унылого сожаления.

Вечером, у себя в спальне, я печально разглядывал две кровати, с которыми мне предстояло расстаться, и спрашивал себя: почему Сенатор не предостерег меня также и от налоговых людей? Хотя… может, этот, который к нам приходил, был велосипедистом или вегетарианцем… Я ведь даже не осмелился его разглядеть как следует. Возможно, мы избежали самого худшего, решил я, вздрогнув от испуга, и начал метать стрелки в Клода Франсуа, правда, без всякого удовольствия, но каждый раз попадая не в бровь, а в глаз.

Подав апелляцию в налоговую организацию и прибегнув к помощи Мусора, мы получили небольшую отсрочку. Таким образом, мы временно победили: спешная продажа квартиры и переезд нам уже не грозили. После своего налогового шока моя мать повела себя по-старому. Ну или почти по-старому. Правда, иногда во время наших званых ужинов ее вдруг одолевал такой неудержимый хохот, что она сползала под стол и там корчилась от смеха, бурно аплодируя. В зависимости от состава гостей или темы разговора присутствующие либо смеялись вместе с ней, либо, не понимая, в чем дело, недоуменно молчали. В таких случаях Папа поднимал Мамочку с пола, успокаивал всякими нежными словечками и бережно стирал с ее лица размазанный макияж, с которым впору было идти на абордаж. Потом уводил в спальню и там сидел с ней сколько нужно. Иногда это длилось так долго, что гости расходились, не желая беспокоить хозяев. В общем, эти злосчастные приступы безумного смеха выглядели довольно-таки странно.

Проблема нового состояния Мамочки состояла в том, что мы, по словам отца, никогда не знали, «с какой ноги танцевать».

В этом отношении ему можно было верить, уж танцевать-то он был мастер. Случалось, нам выпадало несколько спокойных недель, когда Мамочку не обуревали приступы гнева или жуткий безумный смех, и за этот долгий срок мы успевали забыть о ее причудах и вызывающих манерах. В такие периоды она выглядела еще очаровательней, чем прежде, да просто классно, и справлялась с этим прекрасно, и совсем не была несчастна, хотя проблема никуда не девалась.